Все это было нелегко, но со временем Анару удалось наладить отношения с одноклассниками, и те приняли его в свой круг. Однако время от времени он все же слышал от русских что-то вроде «мигранты мне не слишком нравятся, но ты – исключение, потому что ты на них совсем не похож». Упоминания о его неславянском происхождении регулярно всплывали в разговорах даже с самыми близкими друзьями. Как правило, это выражалось в виде дружелюбной шутки или безобидного замечания, но Анар каждый раз воспринимал это как грязь, прилипшую к нему навсегда. Поэтому он терпеть не мог, когда у него спрашивали «А откуда ты?». Стоило людям понять, что он не такой как они, сразу же срабатывал рефлекс, и предвзятость брала свое.
На самом деле по-настоящему его ранило то, что все, что ему говорили о нем, было чистой правдой. Анар действительно был «другим» мальчиком, вынужденным завоевывать то, что остальным доставалось без борьбы. Каждый день он смотрел в зеркало и говорил: «Сегодня я буду лучше, чем ты», – принцип, которым он руководствовался следующие пятнадцать лет. Работая упорнее и дольше остальных, он достиг черного пояса по айкидо, изучил четыре иностранных языка и накопил немаленькую сумму денег. Однако несмотря на пройденное время и закаленный дух, ненависть за всю боль, причиненную ему русскими, не отпускала. Все детство он страдал от дискриминации и предвзятого отношения.
Однажды, сидя в Ленинском парке в одиночестве, он держал в руке найденную на скамейке новостную газету, в которой заметил статью с заголовком «Череда суицидов продолжается. Обнаружен еще один подвал заполненный телами». Такие статьи частенько появлялись в новостях, с тех пор как в городе появилась эта секта.
Ланессиды. Он часто думал о них.
Куда бы он ни ходил, на каждой улице, в каждой забегаловке, в любом кругу, в любом обществе, обсуждались ОНИ. О них говорили везде. Как-то раз Анар оказался в кругу студентов, среди которых были ланессиды.
– Я клянусь любить тех, кто любит меня! – сказал один из них. – И мстить тем, кто причинил мне боль!
Мстить?
Ланессиды преподносили месть, как нечто справедливое. Для них она была наивысшим и благороднейшим вознаграждением ущемленного разума, который никогда не сможет достичь гармонии, пока не совершит акт мести. Это сильнейший мотиватор, способный смутить даже самое доброе сердце.