Пол вскочил и начал кричать, люди отвечали ему, поднялся шум. Я пятилась от них к окну и судорожно глотала воздух, стараясь не разреветься. Мне казалось, это уже не люди, а какие-то злобные духи готовятся растерзать меня за мою вину. Но им все же удалось замолкнуть. И, я не заметила, как и когда, они пришли к единому решению: «мать Томаса сама должна вынести приговор».
Мама встала. Ее правая рука сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. Ее влажные глаза горели, словно угли. Мне было страшно смотреть на нее. Я уставилась на этот ее побелевший кулак и замерла. Воцарилась тишина, в которой мама сказала:
– Пусть она вернет мне сына.
Все молчали. Я была готова к такому решению, я, может быть, и сама бы ушла за Томом, даже если бы они разрешили мне остаться. Но я не была готова, что этот приговор произнесет человек, воспитавший меня и заботившийся обо мне как о родной дочери. Что произнесет его так быстро и так жестко. Да, надежда моя была очень наивной.
Я не держу на нее за это зла. Сама себя я наказала бы не меньше. Но с того дня я стала звать этих людей только так – родители Тома. Вдруг оказалось, что мы никогда и не были семьей, родными, близкими. Просто я с этим смирилась так, что перестала замечать.
Пока все эти мысли неслись тенями в моей голове, люди голосовали.
– Ты поняла приговор? – Тихо спросил прокурор.
Я кивнула, глотая слезы обиды, горечи и страха.
– Сегодня вечером ты покинешь город и имеешь право вернуться только с Томом Маргори. Ты можешь взять столько вещей и денег, сколько пожелаешь. Ты имеешь право только сообщать мне информацию о местонахождении Томаса. Вести переписку с… семьей ты не сможешь.
Даже прокурор осекся на слове «семья». В мгновение это вызвало во мне ноющую тоску. Я почувствовала, что вишу в пустоте, словно подо мною не было пола, а под ним не было фундамента, горы, земли и города. У меня не было семьи, родины, корней и дома. Я должна была уйти вечером, и мне больше некуда было возвращаться.
Я снова кивнула и уже хотела идти собираться, но Пол вдруг вскочил с места и подбежал ко мне.
– Я никого из вас не осуждаю, – сказал он, – но только если вы прогоняете Алю, я иду с ней. – И он схватил меня за руку.
Конечно, его начали отговаривать, просили подумать о матери, которая смотрела на него со смертельным ужасом, но Пол всегда был упрямым. Он повел меня прочь. Он никого не слушал.