Зайцев убрал ногу с лестницы, руку с перил.
– Что ж сразу не сказал?
– Давно, – уточнил Нефедов. – Когда мы сами номер работали.
– Когда Икаром был?
– Сыном, – поправил Нефедов. – Наш номер назывался «Икар и сыновья».
– Ладно-ладно. Я помню. Просто шучу так неуклюже. …Ну, дальше.
– Только она тогда себя называла не Метель и не Берг. И волосы красила. Они у нее черные тогда были.
– Может, она рыжие – красила. А черные были настоящие.
Совиный взгляд.
– Извини. Опять шучу. Ты не ошибаешься ли?
– Я теперь не сомневаюсь: она.
В вестибюль вошел мужчина в чесучовом костюме. Зыркнул на них. С куда большей опаской – на Туза Треф. Нырнул к дежурному, вернее, газетному листу.
– Так странно… – задумчиво добавил Нефедов.
«Ну, Савостьянов, погоди», – Зайцев снова повернулся к Нефедову – но так, чтобы держать дежурного на краю окоема. Перебил ободряюще:
– …Хорошие сведения. Молодец, что вспомнил. Объясняет, как ей к пятнадцатому году советской власти удалось не все драгоценности свои проесть.
Но Нефедова, похоже, обуяли воспоминания:
– Она работала в номере с Ирисовым-Памирским.
– В то время, Нефедов, многие делали странные вещи, чтобы прокормиться.
Зайцева куда больше занимал настоящий момент: дежурный приподнялся из-за загородки, показал посетителю пальцем на лестницу.
Чесучовый костюм бросился на лестницу – нет, к Зайцеву:
– Товарищи… Товарищ…
Выпорхнул платок, промокнул потный лоб. Шляпу посетитель зажимал под мышкой.
– Гражданин, вам чего? – рассердился Зайцев. – Савостьянов! Ты чего распускаешь население?
– А ему к вам! – донеслось невозмутимо.
– Я к вам… к вам!
– Ну так сядьте вон там и дождитесь, пока запишут…
– Я записал! – тут же огрызнулся дежурный.
Мужчина, задыхаясь, схватил его за обе руки, точно собираясь танцевать с Зайцевым польку-бабочку. Глаза беспокойные. С шумом вырывалось дыхание, обдавая Зайцева запахом больного желудка:
– Вы… Вы… Вы мемуары ее – нашли?
* * *
«ЖЕМЧУГ СНИТСЯ К СЛЕЗАМ»
– Но я тоже хочу! – повторил он.
Мне он понравился, этот мальчишка и его бесконечные «хочу». Богатые люди редко чего-то хотят. Точнее – почти всегда не хотят ничего. И, как назло, липнут к актерам и актеркам. Как будто надеются отогреться чужим теплом, чужим весельем.
Но этот был еще живой, еще теплый. Наверное, потому что младший. Вот старший брат был не такой. Старший уже знал всё: что можно, как надо. Просто-таки знал всё. Скучно. Но ссориться я не хотела.