если добавить к нему невербальные виды коммуникации. Язык и культура представляют собой обобщенные формы социального высказывания; являются ли они ответственными в том же смысле, что и частные его формы?
Барт дает неоднозначные ответы на этот вопрос. В уже упомянутой статье «Ответственность грамматики» он, судя по заголовку, отвечает на него положительно, указывая на относительность грамматических норм, причем относительность «вертикальную», зависящую от социального положения говорящих:
…хваленая сообщительность французского языка всегда была лишь горизонтальной; она не была вертикальной, никогда не уходила в толщу социальной почвы. Классический французский язык <…> это прежде всего язык особой властной группы – или же праздной, или же занятой особого рода трудом, который можно назвать директоральным[42].
Говорить на «правильном» и якобы универсальном языке – значит ответственно солидаризироваться с этой группой, с правящим, «директоральным» классом. Язык социально апроприирован, он не является «ничейной вещью»; правда, такая апроприация сразу же влечет за собой его расслоение на несколько более или менее независимых социолингвистических норм. Но так обстоит дело с точки зрения внешнего наблюдателя, лингвиста-аналитика. Для тех же, кто практически пользуется языком, – например, для писателей – язык представляется единым и универсальным, как об этом говорится в книге «Нулевая степень письма» (в которую не вошла статья об «ответственности грамматики»):
Известно, что язык представляет собой совокупность предписаний и навыков, общих для всех писателей одной эпохи. Это значит, что язык, подобно некой природе, насквозь пронизывает слово писателя, хотя при этом не придает ему никакой формы и даже никак его не питает <…> Итак, язык располагается как бы по эту сторону Литературы[43].
В словесной деятельности есть место для свободного и, следовательно, ответственного выбора: это выбор конкретной социально-политически детерминированной формы языка. Но она называется уже не «языком» или «грамматикой» вообще, а письмом. В отличие от письма, национальный язык, равно как и индивидуальный стиль, не подлежат выбору; хоть они и не «невинны», но для литератора выступают как заранее данная «природа»:
Горизонт языка и вертикальное измерение стиля очерчивают для писателя границы природной сферы, ибо он не выбирает ни свой язык, ни свой стиль