– Разбуди его! – от досады и злости директор, не стесняясь постороннего человека, сплюнул прямо на земляной пол, утративший достойный вид: отдельные его фрагменты выступали квадратиками напольной плитки вдоль стен и вокруг котла. – Пусть зайдёт ко мне, как очухается, – добавил шеф перед тем, как повернуться и уйти.
– Санька, вставай! – энергично затряс я за плечо не подающего признаков жизни слесаря, заранее жалея мужика и представляя, что с ним сделает этот изверг в своём кабинете: сразу начнёт бить страшными сапогами или ограничится материальным наказанием, лишив премии, которую, как и зарплаты, платили всего-то с гулькин нос, и то не всегда и не каждому. (А Саньке иногда платили как проработавшему более десяти лет на этом предприятии.)
Но Александр, как долго я его ни тряс, ни хлопал по щекам лопатой, ни поливал из противопожарного шланга с напором сто атмосфер на один квадратный сантиметр (и атаку носорога можно остановить такой мощной струёй), – но только не разбудить слесаря. Я бросал его с высоты поднятых рук на пол, несмотря на то, что он тяжелее меня минимум килограммов на пятнадцать, как кидают борцы дзюдо своих противников, – но, ничего не поделаешь, будить-то надо, – Александр так и не открыл глаз, словно подсознательно чувствуя, что ему не стоит просыпаться в ближайшие сто лет, и только мычал что-то нечленораздельное, словно пытаясь рассказать грустную историю, и перед тем как опять отключиться, издал на прощание глубокий вздох, словно уходящий в плаванье на полгода моряк, прощающийся с красавицей женой, представляя, что будет вытворять эта курва с незнакомыми дебилоидами[16] на семейном ложе за время его отсутствия.
«Если я его не разбужу, – в отчаянии подумал я, вытирая пот с лица рукавом хэбэ-куртки, – то директор, чтобы сорвать злость на ком-то, вполне вероятно, будет бить сапогами меня». А мне такая перспектива в ближайший час вовсе не улыбалась.
Отчаявшись разбудить Саньку после десяти минут безуспешных попыток, – надо было уже запускать линию; в любой момент мог прийти энергетик, спросить, почему до сих пор стоят вагонетки, – ещё мне этого не хватало для полноты ощущений, – я еле оттащил слесаря за ноги за котёл, чтобы не мозолил глаза. За котлом валялся драный диван без спинки, покрытый толстым слоем пыли. Обычно на нём отдыхал Шарик – заводской кобель породы дворняга-лабрадор. (Папа у него был дворняга, а мама крутая лабрадорка. Во всяком случае, он так рассказал Яковлевичу, тоже слесарю, напарнику Александра, когда он его (Шарика, а не Саньку), нашёл на свалке исхудавшего и голодного, накормил и привёл в теплопункт. Если же Шарика не было, и он бегал по сучкам вне территории завода, хотя и на предприятии их хватало, или ещё по каким своим собачьим делам, на диване частенько отдыхали не рассчитавшие дозу спиртового суррогата наши слесаря, прячась от начальства. На этот комфортабель заводского пошиба я и пристроил Александра: пса на месте не было.