Участь его была решена. Точнее, он сам её решил. Чрезмерное любопытство его сгубило.
Я не стал применять электрошокер, я вспомнил про ствол и подумал, как всё-таки здорово, что у меня хватило ума захватить и его из ящика стола.
– А вот чего! – я медленно, как бы нехотя извлёк тэтэшник из кармана и снял с предохранителя.
– Прошу вас, не надо! – побледнел мастер, попятился, положил пакет с кокаином обратно на стол и, вытянув перед собой обе руки, добавил: – Клянусь Глафирой Петровной, я никому ничего не скажу!
«Это точно, – подумал я, выстрелив в грудь сторожевому псу новорусской буржуазии, – теперь ты точно никому ничего не скажешь!» Пальнул прямо в торчащие из кармана штангенциркуль с карандашом. Они больше всего меня раздражали в этом амплоиде[28]. Да и не только меня. Один раз бабахнул. Ещё на такую шваль тратить лишние патроны. В этот миг я себя почувствовал героем боевика, причём совсем не отрицательным. Мастер эффектно упал на пыльный пол, ударившись головой так, что у него слетели очки с переносицы и звякнули о ржавую задвижку. Голливудские режиссёры, снимающие экшн-кино, были бы в восторге от такого кадра. (Кстати, дарю бесплатно, всего за сто тысяч баксов, если кто из них захочет использовать этот кадр в своём блокбастере.)
Оттащив Борю за котёл (откуда только у меня взялись силы!), к отдыхающим работягам, привалив к Саньке, накинув на остывающего мастера какое-то промышленное шобло, я вернулся за стол, вынюхал ещё линию порошка и запил её пятьюдесятью граммами спирта после такой чувствительной психологической встряски. Закусил вынюханное-выпитое бутербродом с колбасой, который принёс из дома. Пожевал без аппетита и после этого почувствовал себя ещё паршивее вместо реального душевного подъёма, какой, я надеялся, произойдёт после. Вся обстановка теплопункта с закопчёнными стенами, гудящими котлами, водогрейными агрегатами, неисправными насосами, с роящейся в воздухе густой пылью, несмотря на то, что в углу работал вентилятор, показалась мне тяжелее и тоскливее, чем когда-либо. Я и до этого, несмотря на то, что приходил на работу трезвый и не с похмелья, был не в восторге от здешних условий труда, от антисанитарии и бардака, бьющих в глаза, а сегодняшним утром, по стечению обстоятельств и под воздействием алко-наркотической химии, это негативное восприятие усилилось в несколько раз и прорвалось наружу в виде спонтанного бунта. К тому же мозги, припорошенные и залитые химическими заменителями счастья, ослабив контроль, словно в тумане воспринимая реальность, потеряли способность трезво оценивать ситуацию и адекватно реагировать на них. В голове под давлением алко-нарка вышли на свободу подспудно зреющие всё это время разрушительные импульсы, толкающие к агрессии и насилию против ненавистных эксплуататоров нового образца. «Раз пошла такая катавасия, – подумал я, – теперь мало никому не покажется».