Гойя: «Ты всегда так говоришь в порыве любовной страсти, при этом часто противоречишь сама себе. Ты боишься умереть от тоски, если я уйду от тебя, и в тоже время крутишь на стороне романы и клянешься, что любишь меня. Как такое можно сочетать? Как мне поверить в твою искренность?»
Каэтана: «Франчо! Разве я сказала, что умру от тоски, если ты уйдешь от меня? Мне кажется, что я могу умереть, если ты уйдешь сейчас, мой милый»
Гойя: «Каэтана! Нужно ли мне повторять, что ты для меня единственная женщина в мире, самая прекрасная, свободная, смелая и бешеная. Окружающий мир существует для меня лишь потому, что в нем есть ты! И работать я способен только потому, что люблю тебя! И так будет всегда!»
Каэтана: «Гойя! Я доказала, что достойна твоей любви, когда боролась за твою жизнь. Я победила смерть, не позволила ей забрать тебя у меня, и коль скоро я победила, то не отдам свою добычу за бесценок. Назовем мое желание бороться за тебя моим постоянством!»
Многие авторы в своих книгах, посвященных Гойе, пытаются ответить на вопрос, позировала ли гордая и свободолюбивая герцогиня Альба для известных полотен с махами. Этим вопросом уже два столетия задается вся Испания и половина всего цивилизованного мира. Многие сходятся в том, что скорее всего на полотнах Гойи мы видим обобщенный тип южной красоты – в ее самом уточненном варианте. Существует версия, что обе картины – «Маха» и «Маха обнаженная» – были написаны по заказу Мануэля Годоя, министра двора короля Карла IV, сластолюбца и любовника королевы Марии-Луизы…
Наиболее правдоподобную версию написания «Махи обнаженной» мы находим в работе известного английского искусствоведа Джона Бёрджера: «…никто не позировал для варианта с обнаженной махой. Гойя написал второе полотно, используя первое. Глядя на картину с одетой махой, он раздевал ее в своем воображении и фиксировал на полотне то, что ему грезилось.… Позы на обеих картинах идентичны во всем, кроме положения правой (дальней от зрителя) ноги. Это, конечно, не случайность, а воплощение определенной идеи: «Давайте представим, что одежды на ней нет». Если бы он писал с натуры, с интервалом между сеансами, то разница в позах неизбежно была бы намного существеннее. Еще важнее другое: сам характер очертаний и форм обнаженного тела на картине.… Никогда грудь у лежащей женщины не примет подобную формую. Версия с одетой махой дает этому объяснение. Поддерживаемая платьем и корсетом, грудь дает именно такую форму… Гойя как бы сдернул шелк, открыв кожу, только забыл, что при этом должна измениться и форма груди. То же можно сказать о заложенных за голову руках, особенно левой. В обнаженном варианте эта рука гротескно – вплоть до неправдоподобия – толста. По толщине она не меньше, чем нога повыше колена…»