Время тянется и ощущается невероятно длинным.
Небосвод вновь горизонтом стирает уходящий день.
Бремя лекаря без пациентов кажется беспричинным…
Понурый стан врача скрывает древа прохладная сень.
Бросает лицо под маской птицы то в жар, то в холод, —
Чума въелась в слабое тело словно бубонная плесень!
Пульс отдается эхом, будто о наковальню бьет молот.
Лик птицы не отпугнул от него «злой дух» болезни, —
Сгинет он, как и другие, в вязкой топи трупных болот!
Судьба его строит супротив жизни смертельные козни.
Удушающая маска в лихорадке им сорвана с фаса:
«Все проповеди Ватикана о спасении лишь россказни!
Не унять Папе народного возмущенного гласа!
У избежавших смерти, чума вырвала сердца и души.
Зрячий в этом ожившем кошмаре отдал бы слепцу глаза!
В волосах копошатся и кусают проклятые вши!
Провались все пропадом! Обрету свободу, умерев!
Чтобы не слышать лживых речей, глухому отдал бы уши», —
И лекарь прильнул к стволу столетнего дуба, остолбенев…
В рассветных сумерках его нашли на том же месте, —
Уходя в одиночестве, присел под кроной и уснул, окоченев.
Близ богадельни сборщик трупов узрел его нагого и в кресте,
И, поместив иссинившую остывшую статую в обоз с телами,
Увезли никогда доктора на лесную опушку, и, забыв о Христе,
В чумной братской могиле без гроба зарыли лопатами…
Полоса сумеречного горизонта проявилась сквозь веки.
Проснулся лекарь! Теперь он – заблудший дух в Аду,
Замкнутый не отпетым в темнице Пандемониума навеки!
Очнулся в мрачной чаще на земле в агоническом бреду
Нагой и замерший, – не осталось даже нательного креста!
Осознание тут снизошло, – попал он в безнадежную беду!
Для неупокоенной души нет страшнее и ужаснее места!
По этому лесу бредут толпы неприкаянных покойников
В сторону реки забвения под редкие удары благовеста…
Так начал свое путешествие в Ад лекарь средь грешников.
По справедливости, иль проведению сюда он попал?
Бредет дух к реке Ахерон, став одним из «паломников».
На него неописуемый и всепоглощающий страх напал
За несчастную его – «прокаженного» судьбу в недрах Ада.
Потухла жизни светоч, – не разожжет теперь и Аида запал!
Здесь, в гниющей обители разложения и смрада,
Картина не так ужасает, как страсти, оставленные в миру,
Где царит процесс духовного и телесного распада!
В несправедливом мире том играет на чумном пиру,