Но жить впроголодь – это было еще полбеды. Видите ли, у меня, как и у любого другого ребенка была одна склонность, которая практически постоянно «так не вовремя» давала о себе знать. Мое тело росло. А значит некогда пригодные вещи и обувь с пометкой «вполне приличненько, можно еще походить», как бы мама (папе к тому времени уже было абсолютно наплевать) не старалась дотянуть до последнего, все же ей приходилось мириться с реальностью и признавать, что пора где-то доставать замену.
В силу ли сложенных на тот момент обстоятельств, или же в силу моего характера, я была очень тихим, аккуратным и послушным ребенком. Моя комната всегда была в идеальной чистоте. Хотя называть ее комнатой, конечно, для нее слишком большая честь, но все же, в нашем доме у меня был свой уголок. Я так сильно дорожила этим своим личным пространством, что каждый раз вздрагивала, когда на горизонте появлялся какой-нибудь «родственничек». Но мама хорошо улавливала все мои слежения и прислушивания и делала всегда так, что никому и в голову не приходило погостить на моей территории.
Если ты родился в моей стране, то ты прекрасно понимаешь, что означает появление близких ли, дальних ли родственников на пару дней. Погостить всего лишь пару дней, это как все равно, что, если бы переступить порог дома, в который приехал, и снова уехать восвояси. Под «парой дней» как правило подразумевалось минимум неделя, а то и больше. И не приведи господь, если при наступлении даты икс, ты не предложишь этому самому гостю остаться подольше. Если честно я бы так и поступала, а еще лучше, вообще не открывала бы дверь. Ну и что, что у нас в жилах течет одна кровь, я никому ничего не должна… так бы сделала я, но не моя мама.
Моя мама – воспитанная и умная женщина, ей плохо – она улыбается, ей больно – она напевает песни, она валится от усталости и при этом накрывает гостям дастархан. Моя мама – великая женщина, которая достойно пройдет все круги ада и умрет. Моя мама – глупая женщина, привыкшая всегда и во всем приносить себя в жертву. Так и с родственниками, после нашествия которых мы могли неделями кушать только хлеб и пить чай, она не могла поступить иначе.
Вот так мы и жили серой, абсолютно безрадостной жизнью, в которой единственным пробуждением время от времени являлись пьяные выходки моего отца. То сочувствующий сосед, обнаруживший его спящим на лавочке, мог приволочь домой. То участковый полицейский с угрожающими нотками в голосе рекомендовал маме немедленно забрать его из какой-нибудь пивнушки, где он также, приняв определенную дозу своего «нектара», мирно спал за столиком, никому не мешая. То он сам, что было очень редко, по дороге домой воспевал на всю улицу непонятные серенады или, наоборот, обливал грязью правительство и чиновников, всех подряд, за все подряд.