Почему Дима идёт на поводу у отца? Почему не объяснит, что я отчаянно нуждаюсь в помощи и больше мне её ждать неоткуда? Если они бросят меня на произвол судьбы, то может пострадать ребёнок.
Разговор с женихом выбивает из колеи. Я нервничаю, хотя врач мне строго-настрого запретил волноваться. Спустя несколько часов начинает тянуть живот. Со временем боль не утихает, приходится вызывать «скорую».
Врачи в роддоме констатируют угрозу прерывания и кладут меня на сохранение. Снова нужны деньги, которых у мамы нет.
Дима приезжает лишь наутро, покупает необходимые лекарства и отправляется в университет. Скоро сессия. Напуганная перспективой оказаться за решёткой, я попыталась получить разрешение сдать зачёты и экзамены досрочно, но декан не счёл мои аргументы достаточными и отказал. Жаль, я могла хотя бы закончить второй курс…
Впрочем, хандрить нельзя! У меня всё будет хорошо, иначе быть не может! Я невиновна, суд не сможет это проигнорировать.
Июнь 2012 г.
Первое заседание назначено уже на следующей неделе. Конвой приезжает за мной прямо в роддом. Полицейские недовольно переговариваются за дверью, ожидая, когда закончится капельница.
Я представляла себе зал суда огромным, с множеством людей. Но в реальности помещение оказывается небольшим и едва вмещает немногочисленных присутствующих.
Вглядываюсь в лица зрителей, выискивая Диму, но не нахожу. Что могло случиться, что он не пришёл? Встречаюсь глазами с мамой. Лицо опухшее, бледное. Впервые вижу её сгорбленной – обычно, что бы ни случилось, она ходит с высоко поднятой головой и прямой спиной.
Судья объявляет начало заседания. Сторону обвинения представляет адвокат. Он предоставляет суду какие-то справки, медицинские заключения, счета за лечение. Адвокат зачитывает документы, сыплет медицинскими терминами, большая часть из которых мне непонятна. Из всей обвинительной речи я делаю вывод, что пострадавший мужчина жив, но находится в тяжёлом состоянии. За границей ему сделали несколько операций, но в результате аварии он стал инвалидом.
Вслушиваюсь в каждое слово. Самое важное для меня, что этот человек жив, однако настораживают слова об инвалидности и разрушенной карьере. Панический страх перед решением судьи множится чувством вины за покалеченную жизнь.
Мой адвокат, молоденькая девушка, смотрится убого. Не нужно быть специалистом в юриспруденции, чтобы понимать, что представитель обвинения – акула, а мой – маленькая беззубая рыбёшка. Она тоже предъявляет суду выписки из моей карты, медицинские заключения. Однако обвинение настаивает на том, что эти документы никакого отношения к делу не имеют, что это манипуляция и игра на чувствах, которые не чужды даже самым беспристрастным судьям. В результате часть справок к делу приобщать отказываются.