Несколько месяцев я спала на диване Марион, если не в постели очередного парня, которого я подцепила в баре. Я много пила, отдавая себе отчет в том, что человеческое тело – это неистощимый источник слез, отрезала волосы и сожгла мосты. В отупении я дюжинами просматривала американские сериалы, и каждый раз вздрагивала, когда речь заходила об отце семейства и смерти или когда в кадре мелькало зеленое кресло. Я прочла семнадцать книг о том, как снова обрести счастье, отправила три тысячи эсэмэсок матери и сестре, взяла два больничных, ходила по три дня подряд в одних и тех же трусах, съела пять тысяч гамбургеров, купила десять миллионов флаконов с лаком для ногтей почти одинаковых расцветок, набрала лишние килограммы и утратила иллюзии. Однажды вечером, когда я, мертвецки пьяная, пыталась удержаться на ногах, надевая платье в комнате парня, с которым познакомилась несколько часов назад, меня как будто пронзило электрическим током.
Если бы отец видел меня, ему было бы чертовски стыдно за свою дочь. Надев платье, я поспешила как можно скорее убраться отсюда, забыв впопыхах, что лестница скользкая. Я моментально протрезвела, валяясь на ступеньках, мысленно улыбнулась отцу и пообещала ему взять себя в руки.
На следующий день мне на глаза попалось объявление дома престарелых в Биаррице с красивым названием «Тамариск».
Я ничего не сказала матери. «Здравствуй, мама, я звоню тебе, чтобы сказать, что оставила работу в Париже и заключила временный контракт с домом престарелых в Стране Басков. До скорого, целую». Нет, только не это. Я решила избавить ее от переживаний. Кроме того, с эгоистической позиции меня больше устраивало, чтобы она не знала, что я нахожусь в нескольких километрах от нее. Мне нужно было время, чтобы вновь обрести себя и понять, чего я хочу. Я решила строить свою жизнь без чужого вмешательства и давления со стороны близких.
Я как будто бесконечно бродила по лабиринту, не надеясь выбраться из него. Я упиралась в стену, сворачивала, не понимала, куда иду, и должна была найти выход без нити Ариадны и GPS. Каждый вечер, когда я закрывала глаза, передо мной возникала одна и та же картина. Меня снимает камера, которая постепенно удаляется. Я стою посреди комнаты, потом в центре здания, затем парка, города, страны, планеты. Я становлюсь все меньше и меньше. Именно так я воспринимаю свое существование: микроскопическое, бессмысленное, никому не нужное.