– Чем это вы тут занимаетесь? – недоуменно поинтересовался он, оглядывая наше пристанище мутным, неясным взглядом.
– Командир! – быстро нашелся прапорщик, – мы готовимся к политзанятиям. Вон и замполит подтвердит, – он кивнул в мою сторону.
Косых, как все большие люди, был добряком, которых обычно сложно разозлить. Правда, бывали исключения. Рассказывали, что, когда он служил в Польше и зашел после полетов в один из кабачков к нему пристал кто-то из местных жителей, видимо сторонник «Солидарности». Поляк принялся ругать первого попавшегося ему русского разными нехорошими словами. Косых долго терпел, а потом врезал поляку так, что тот пролетел через небольшой зал, попал в туалетную кабинку и сломал унитаз.
Конечно, потом пришлось отвечать. В течение двадцати четырех часов капитана выслали из Польши – он попал служить поначалу в Калужскую область, а затем перевелся в нашу часть.
– Выпить не найдется? – спросил командир роты, переступив, наконец, порог комнаты и закрыв за собой дверь.
На одной из тумбочек стояла трехлитровая банка с разведенным спиртом – тридцатником, плотно закрытая полиэтиленовой крышкой. Огненная жидкость в полку употреблялась техниками как антиобледенитель и для протирки деталей. Обычно, в ход шел не чистый спирт, а разбавленный, содержащий крепость тридцать или сорок градусов. Соответственно в обиходе он назывался тридцатником или сороковником. В жару, которая установилась с конца мая, мы его почти не пили.
Однако Косых, тяжело, по-медвежьи ступая, подошел к тумбочке, открыл банку, отчего комната заполнилась густым спиртным духом, и сделал несколько больших глотков. Крупный кадык на горле командира задвигался без остановки, как затвор пулемета, стреляющего длинными очередями. Когда он поставил банку на место, лицо его побурело, а небольшие глазки еще сильнее помутнели. Косых вытер пот со лба рукой и спросил у Тернового:
– Ты, когда дежуришь, сегодня во вторую смену или завтра в первую?
– Завтра в первую, Евгений Николаевич.
– Смотри, не проспи! – буркнул Косых. – Вставать рано!
На первую смену летчики, техники, солдаты, обслуживающий персонал, поднимались в четыре часа утра. Капитан по собственному опыту знал, что в такую рань тяжело продирать глаза, особенно если накануне хорошо поддать и пойти в гости к девушкам, жившим в соседних бараках.