Несмотря на свою хорошую физическую подготовку и желание не показаться слабаком, я окончательно и бесповоротно вымотавшись, запросил небольшого отдыха.
Каково же было моё удивление, когда Гвен, моя дорогая Гвен, услышав мою просьбу, мешком повалилась на песок. Её лицо было бледно, пот ручьями тёк по щекам, а руки мелко-мелко дрожали.
– Господи, Гвен! – ахнул я, – зачем же ты так, а?! Мы могли бы раньше устроить отдых. Гордость здесь не к месту, ты же слабая женщина…
– Я не слабая женщина, – услышал я её прерывающийся шёпот.
– Конечно, конечно, – поспешил я согласиться с ней. – Ты не разговаривай много, ты помолчи, ты отдыхай, пожалуйста…
Восстановив дыхание и передохнув, я помог Гвен, тоже немного отдохнувшей, подняться с песка, и мы пошли дальше, но уже не так быстро. Гвен сбавила обороты.
Впереди был всё тот же горячий, режущий своим блеском глаза, песок, а сверху два, посылающих свои обжигающие лучи, солнца. Я совершенно выбился из сил. Гвен тоже. Я это видел и чувствовал.
В своём движении мы были похожи на двух выпивших виски людей. Мы, еле передвигая ноги, часто спотыкаясь и падая, медленно продвигались вперёд. А упав, медленно-медленно, помогая друг другу, поднимались и опять, делая три-четыре шага, падали. Это был изнурительный путь!
После очередного падения, еле шевеля запёкшимися губами, я спросил:
– Гвен, ты не ошиблась в направлении?
– Нет, – ответила она слабым голосом, – но я больше не могу идти. Оставь меня здесь, Джонатан.
Как я мог её оставить, такую нежную, добрую, ласковую, такую слабенькую физически, и такую сильную духом. Взвалив её на плечи, покачиваясь от усталости и напряжения, я сделал шаг, затем второй и упал…
Сколько раз я вставал, взгромождал Гвен на спину и, делал шаги, в моём затуманенном усталостью и жарой мозгу не запечатлелось. Я терял сознание, вновь приходил в себя, поднимал девушку, делал шаг, затем, другой…, и вновь терял сознание.
В очередное своё просветление я сообразил, что не несу на себе Гвен, не делаю шаги – я ползу и тащу её за воротник комбинезона, а впереди меня всё тот же песок и двойное жаркое солнце над головой.
Во мне не осталось ни капли влаги, я чувствовал себя как обгоревшая, обуглившаяся головёшка, и мне иногда казалось, что мои кости при каждом маломальском движении издают сухой треск и шелест.