Лукреция, казалось, была искренне поражена тому, как это звучит вслух. Кастеллаци же был разочарован, но, в общем и целом, не очень удивлен. Боль от расставания надолго сделала разговоры о Катерине табуированной темой для него, но они с Лукрецией вспоминали ее не в первый раз и Пациенца ни разу не упомянула о том, куда Катерина отправилась из Рима.
– Ты знаешь, Тото, я ведь любила ее.
– Как подругу или?..
– И так и так. Я тогда только приехала в Рим, почти никого не знала, а Катерина была такой спокойной, такой… аккуратной, что ли? Она была довольно сильно старше, но я не чувствовала между нами этого разрыва, наоборот, с ней я чувствовала себя той, кто я есть.
– Да, она это умела.
Сальваторе улыбнулся. Лукреция же продолжила говорить:
– Можно сказать, что она была моей первой настоящей любовью. Я даже один раз попыталась ее соблазнить, но не вышло. Она была вежлива и тактична, не испугалась меня, за что я буду ей всегда благодарна, и сказала, что ее сердце занято.
Неожиданно для Сальваторе Лукреция протянула руку и погладила его по щеке:
– Оно было занято тобой.
Кастеллаци аккуратно отстранил руку Лукреции, оставив на ней легкий поцелуй – он очень не хотел влюбляться в Лукрецию Пациенцу. Она улыбнулась и спросила:
– А ты уверен, что хочешь сейчас ее найти, Тото?
Когда этот вопрос прозвучал из чужих уст, Сальваторе смог ответить на него с удивительной легкостью:
– Да, полностью.
– Зачем?
– Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что она была единственной женщиной, которую я по настоящему любил… Кроме того, когда мы расстались, у Катерины была задержка. Изрядная задержка.
Бородач
Итало Мариани по прозвищу Бородач улыбнулся своему отражению в старом, замызганном зеркале. Ему до сих пор было непривычно без своей легендарной бороды, но конспирация в данном случае была важнее гордости. Бородач был в Италии уже месяц и уже неделю в Риме.
В начале пятидесятых, во времена реакции и коричневого подъема Мариани уехал в Югославию, чтобы перекантоваться несколько месяцев. Через два года вынужденной эмиграции он понял, что Партия окончательно пошла по пути советского ревизионизма, предавая идеалы Ленина и Троцкого – его, Бородача, идеалы. Тяжкое разочарование растянулось на годы. Итало с болью оглядывался назад и видел лица товарищей расстрелянных чернорубашечниками