Остаток ночи я провожу без сна, лёжа на непривычно широком, мягком ложе, слушая, как тихо дышит Мирелла, прикорнувшая рядом со мною. Думаю, как всё переменилось в одночасье, и решаю, как быть дальше. Я не могу противиться Стефану – он мой император, господин над этими землями и народом, что их населяет. Кем бы ни был тот, кто зачал меня, я родилась в Империи, я верная подданная властелина этой страны и открыто отказывать её правителю непростительно близко к государственной измене. Сбежать не получится, да и куда идти с маленькой дочерью? Мирелле нужна еда, одежда, тепло и крыша над головой, мы не можем беспрепятственно покинуть дворец и раствориться бесследно на столичных улицах.
Нас найдут.
Вернут.
А пуще того, мы просто не сможем выйти за пределы резиденции. За дверью охрана, следящая бдительно, чтобы никто недозволенный не переступил порог наших покоев, а мы не упорхнули из этой золотой клетки.
Утро начинается с визита слуг. Даже во времена, когда я была не старше, чем Мирелла ныне, и положение моего отца было ещё не столь плачевно, замок фрайна Завери не видел такого количества прислуги. Во дворце есть водопровод, часть воды исправно нагревается в подвалах, прежде чем поступить по трубам в купальни. В господских покоях кругом огнёвки – напоенные силами закатников матовые сферы, способные освещать и по необходимости обогревать помещения. Близость к императорским покоям и мой особый статус подразумевают, что нам по первому требованию, быстро и без задержек принесут еду и питьё, и кушанья будут сытными, разнообразными и горячими, а не остывшими безнадёжно от долгой транспортировки с кухни, расположенной на другом конце дворца.
Мне не нужна помощь служанок при одевании, фасон моих платьев прост и приспособлен для самостоятельного облачения. Они это видят, я отмечаю не один взгляд, удивлённый, недоумённый, подозрительный, непонимающий, кто я такая и что здесь делаю, да ещё и с ребёнком. Приходится выше вздёргивать подбородок, говорить холодно, отрывисто, не просить, но приказывать тоном, возражений не терпящим. Потому что даже если руки каждой из женщин, суетившихся утром в этих комнатах, связаны кровной клятвой верности, не позволявшей ослушаться и пойти против воли господина, думать им не запретят ни одни узы подчинения.