За спиной Илзе мнётся служанка, то опасливо вскидывает глаза на гостью, то движением суетливым, испуганным нащупывает под воротником платья медальон со знаками Четырёх. Даже стражники, оставшиеся за приоткрытыми створками, и те через плечо поглядывают, жадное любопытство теснит настороженное недоумение.
– Свободна пока, можешь идти, – велю служанке, и та пятится к двери, чтобы у самого порога развернуться и выскочить опрометью вон.
Створки захлопываются.
Илзе качает головой, осматривает комнату.
– Покои близких родственников императора, как мне любезно разъяснила фаворитка моего суженого, – как ни стараюсь, не получается скрыть недовольство, резкость, накопившиеся после визита Мадалин. – Прошлыми обитателями были кузины Стефана, дочери его венценосного дяди, не чета мне.
– К тебе захаживает фаворитка императора?
– Заглядывала несколькими днями ранее. Вероятно, мой неопределённый статус не на шутку встревожил фрайнэ Жиллес, раз она вовсе до визита снизошла. Стефан уверяет, что прежде она не оказывала такого внимания ни его суженым, ни супругам.
– Любопытно будет увидеть её своими глазами.
– Смотри, коли охота, – я подхожу к столу, занятому серебряным подносом с бокалами, графинами с напитками и вазами с фруктами обычными и засахаренными. – Ты устала с дороги, проголодалась?
– Нет, не беспокойся, – отмахивается Илзе.
Расстёгивает плащ, снимает и вешает на спинку кресла, оставшись в столь же непроницаемо чёрном платье. Смоль длинных густых волос контрастирует с бледной кожей, обрамляет круглое лицо с карими, всё подмечающими глазами. В бездонной их глубине вспыхивают и гаснут искры то величественного малахита, то медового янтаря.
– Пропустили без препон?
– Достаточно было сказать, что я к тебе от Греты, – чёрные перчатки ложатся поверх складок плаща.
– Всё ли хорошо в обители?
– Всё хорошо и все в добром здравии, чего и тебе желали. Не хватает там тебя, звезда моя, но у тебя нынче иная роль, – Илзе идёт вдоль стен, обшитых деревянными панелями, от одной к другой, выглядывает в окно, изучает кончиками пальцев обстановку, мебель, каждый предмет в комнате.
Прикасается мимолётно ко всему, до чего может дотянуться, скользит подушечками по поверхностям, трогает резьбу и узоры, словно змея, ощупывающая воздух раздвоенным языком.
– Навязанная роль, Илзе, – кажется, сама возможность говорить начистоту с кем-то близким, знакомым, понимающим, с кем нет нужды притворяться, скрывая истинные мысли, срывает печать мудрого молчания, избавляет от необходимости отделываться пустыми вежливыми фразами, уверяющими, что всё и всегда замечательно, лучше и быть не может. – Роль, которой я не желала, к которой не стремилась, о которой не мечтала. Если бы ты знала, как мне всё это ненавистно! Роскошь, о которой я прежде и помыслить не могла… жизнь тайком, фактически взаперти, хуже, чем когда-то в Эате… слухи, сплетни и доносы… слуги, что боятся и продают за горсть монет… Мадалин, впервые за три брака своего любовника начавшая опасаться за собственный статус… подумать только, как мне повезло! Стефан играет с Мирой в заботливого, любящего отца, будто мне невдомёк, что ему нужен сын и наследник, а дочь так, забава сиюминутная… надоест и отошлёт прочь, как бы он нынче ни уверял в обратном. Он приходит к ужину через каждые день-два, проводит немного времени в этой самой комнате, сначала за трапезой за столом, потом с Мирой и уходит, как человек, выполнивший свою работу. Днём я его никогда не вижу, мы разговариваем мало и беспредметно. Мы с Мирой всегда под присмотром, всегда под охраной, готовой за отдельную мзду пропустить сюда любого желающего, и я могу лишь догадываться, что происходит за стенами этих покоев.