Я слышу тишину. Чувствую её кожей, чувствую, как она давит, душит, сгущается грозовыми тучами.
Наконец далёким рокотом грома звучат первые приветственные выкрики. Они множатся, нарастают, дробятся, рассыпаясь по зале дождевыми каплями.
– Да хранят Четверо суженую Его императорского величества!
Улыбка на моих устах застывает, словно плохо нарисованная роспись на дешёвой маске. Мне кажется, она вот-вот сползёт, точно та маска, и всем внизу предстанет истинное моё лицо, искажённое гримасой ужаса от происходящего, снедающего страха, беспрестанной тревоги.
Стефан стоит рядом, близкий и равнодушный, слушает гул голосов, улыбается той скользящей полуулыбкой, благосклонной, официальной, с которой надлежит принимать поздравления от своих подданных. Я думаю, мы никогда не уйдём с этого балкона, так и застынем здесь навеки, будто ледяные скульптуры, однако Стефан чуть сильнее сжимает мои пальцы и поворачивается к проёму позади. Вновь трубят фанфары, обрывая выкрики, я следую послушно за мужчиной, которого отныне с полным правом могу называть своим суженым. Мы возвращаемся в комнату, слуги опускают за нашими спинами занавески. Понимаю, что больше не улыбаюсь, она всё же сползла, вымученная эта улыбка, и люди в комнате видят настоящее моё лицо. Впрочем, слугам нет большого дела до чужих гримас, пока они не касаются их напрямую, а фрайн Бромли сразу деликатно отворачивается. Стефан отпускает мою руку, манит слугу и тот наливает в бокал воды из графина и подносит императору.
– У нас есть несколько минут, дабы перевести дух, – поясняет Стефан, осушив залпом содержимое бокала. – Поэтому если ты желаешь…
Я желаю немедля вернуться в свои покои, провести остаток вечера с Миреллой, уложить её спать и после немного посидеть над схемами, но кто ж мне дозволит подобную вольность?
– Нет, благодарю, – я наблюдаю, как Стефан отдаёт пустой бокал слуге, смотрит выжидающе на часы, и уточняю: – Что дальше – танцы?
– Да. Одного более чем достаточно. Сколь помню, ты прекрасно танцевала…
– Ты мне льстишь. Танцую я преотвратно, к тому же давно не практиковалась.
– Но мы танцевали… – напоминает Стефан.
– Всего однажды.
На том самом приёме в замке фрайна Люиса, устроенном в честь приезда императора. Кажется, это был предпоследний день – и визита Стефана в Эату, и нашей недели тайных встреч. Завери пригласили весьма неохотно, помню, как отец удивлялся, что фрайн Люис вовсе не забыл о нашем существовании, как делал обычно, а мама настаивала на принятии приглашения. Считала, что грех не воспользоваться возможностью показать дочь свету, ведь на празднике будут не только фрайны Эаты, но и те, кто сопровождал государя, люди, не знавшие ни правды о нашей семье, ни слухов. Как же я была счастлива, что могу танцевать со своим возлюбленным на виду у всех, что он обнимает меня, прижимает к себе в фигуре танца, смотрит только на меня и словно говорит всему миру, что я принадлежу ему.