А вот танцоры крайне нуждались не столько в стройном, сколько в
натренированном теле. Без этого четверть часа гадик —
вальсообразный танец на троих, где партнëр попеременно танцует с
каждой из партнëш, а второй в это время избегает кружащих
поворотами — банально не вытанцуешь с его достаточно быстрым темпом
и сложными техническими позициями корпуса. Всего одна демонстрация
тренера на первом же занятии по основам танца — и роптать о
трудностях наша группа перестала совсем. Все, без малейшего
исключения, хотели научиться этому эффектному танцу под красивую
классическую музыку.
Голос Гермионы становился всё громче, мы приближались, но
поплутать по лабиринтам подземелий пришлось. Устроены они и в самом
деле запутано, будто кому-то хотелось заставить поплутать
нерадивого ученика по дороге на урок или в свою гостиную, если ты
слизеринец. В тусклом освещении неясного источника я, тем не менее,
бегло успел заметить главное — в какой-то момент через этот
лабиринт коридорчиков построили главный коридор, широкий и хорошо
освещëнный, из чуть более светлого камня, вдобавок ещё и без следов
плесени и мха, чëтко разделяя тем самым два мира хогварских
подземелий. На уроки Зельеварения старосты водили нас самым
коротким путëм, как раз по светлому коридору, со светильниками,
нишами с вазами и даже доспехами, пусть и отличающимися от тех, что
стояли в остальной школе. Эти были пониже, помассивнее и темнее, но
такие же блестящие. Времени же рассмотреть тëмные ответвления, не
говоря уже о том, чтобы заглянуть в них, вообще не было, так что
кто знает, что там спрятано. Вполне возможно, что учеников за два
года обучения как раз и приучают к хождению по коридору, чтобы
потом, с третьего курса, они не нашли чего-нибудь… не того.
Как бы быстро мы не стремились оказаться возле однокурсницы,
нашли её мы лишь минут через двадцать, десяток раз побывав в
тупиках, пройдя через пяток сквозных дверей, в добавок спустившись
на два уровня по вертикальным лестницам. Последний спуск и привëл
нас в странное помещение с куполообразным потолком, колоннами и
огромной мутной картиной во всю стену напротив лестницы. Золочёная
рама явно указывала на важность картины, но что изображено на ней
разобрать было решительно невозможно, сплошная серость, будто
кто-то щедро плеснул растворителя, а после попытался грубо оттереть
и замазать серым, но старый слой всё равно размыто проступал. Очень
сильно размыто. Гермиона лежала перед картиной в позе эмбриона,
рядом валялась её сумка и раскрытый почти в самом конце учебник
Зельеварения. Видимых повреждений на ней не было, но и движений от
неё не исходило, даже самых минимальных. Тем не менее, звук её
голоса, просящий непонятного кого не трогать её и вообще отойти
подальше, здесь стал ещё громче.