Все знали, что она занималась черной магией, многим делала плохо. Только плохо. Рассказывали, что на свадьбе одна невеста из-за нее заболела. У нас на Купоросном все деревенской магией занимались, заговорами всякими. Это ведь пригород был, поселок, практически деревня. Бабуля моя, например, знала заговоры от ячменя на глазу. Но это же в любой деревне все знают. А вот та бабка – другое дело, она много чего умела черного. Она просто нутром не хотела, чтобы Ленка, внучка ее, дружила со мной. Именно со мной. Я чувствовала, что я ее раздражаю, что она меня хочет подавить, подчинить. Сейчас я причину понимаю, могу объяснить, что ее темная сущность меня не принимала, а тогда только чувствовала…
У нас был сарай для угля, дров, всякого хлама, на стенах санки висели… Там было одно крохотное окошко и дверь. Все, выхода больше нет. Сарай стоял прямо возле калитки этой бабки. Я пошла в этот сарай за чем-то, и вдруг даже не вижу, а чувствую – Няня идет к сараю. Глянула в окошечко и вижу: калитка открывается. Я в угол забилась и смотрю только на ее тень. Я была уверена, что если посмотрю ей в лицо, то она увидит меня. И я смотрела только на тень. И тень останавливается и смотрит в окошко. Потом уходит. Я вздыхаю с облегчением. Я надеюсь с ней разминуться: когда она пройдет вперед, я выбегу. И тут она открывает дверь, и мы с ней сталкиваемся: она и я. Я реагирую всегда быстро, я не кричу. И вот я хватаю санки за полозья, выставляю перед собой и держу изо всех сил. А она хватает санки со своей стороны. И мы отталкиваем друг друга, чтобы между нами было расстояние. Я вцепилась в санки мертвой хваткой и зову: «Лена-а!»
И вдруг чувствую, что у меня по ногам что-то вверх поднимается, будто кто-то ползет по мне. Понять не могу кто, но понимаю, что это бабкины козни. Я кричу ей: «Уйди!» В этот момент я почувствовала энергетический толчок. Она отлетела и ударилась головой. И тут влетела Ленка. Няня молча вскочила и убежала. А я осталась стоять с санками в руках. Ленка так и не смогла оторвать от меня эти санки. Позвала сестру моей бабушки, которая через дом жила. Та стала меня успокаивать, растирать мои руки маслом и что-то напевать. Руки разжались, но синяки от полозьев на ладонях еще недели две не проходили.
А бабулька моя родная, когда вернулась домой и все узнала, чуть не убила ту бабку. Бабулька у меня боевая была: «Я тебя на кол посажу, если мою внучку еще раз обидишь!» Она была красавицей, пела очень хорошо. Я так ее любила, что даже бабушкой не могла назвать – только Бабулей.