Проявился, огладил широкую короткую бородку.
— Грибочки квасим по-всякому — и с брусничкой, и со смородиновым листом, капусточку кислую в кадушках солим — да на ржаной муке-то, до того хороша капусточка выходит, прежняя хозяйка очень уважала! Яблочки моченые любила опять же!
Он перечислял и перечислял, а я все грустнела.
— Понятно. Значит, помру с голоду. Потому что ничего из этого я делать не умею: ни мочить, ни солить, ни квасить.
— Ыть! — поперхнулся Гостемил Искрыч. — Да как можно, матушка! При живом-то домовом!
От его искреннего возмущения стало совсем стыдно — как будто я ему пообещала что-то, наврала с три короба, что останусь и никуда не уйду!
— Ты, Гостемил Искрыч, с готовкой меня, конечно, не оставишь — но только припасы для этого откуда-то добыть надо.
— Как — откуда-то? Как — добыть?! — негодовал домовой, и борода его возмущенно дрожала. — Тебе, матушка, окрестные селенья всё, чего надобно сами поднесут! Все, кто на твоей земле живет, кто с твоей земли кормится и твоей защитой на ней жив!
Я молча посмотрела на него. На душе скребли кошки: домовой верил в то, что я действительно могу дать кому-то защиту. Верил в мою силу непогрешимо, хоть и видел с утра, что я даже сундук прошлой Премудрой не сумела открыть! Верил, несмотря на то, что даже ворота для меня открывал-закрывал он.
— Ыть… — снова поперхнулся Гостемил Искрыч от моего взгляда. — Ты прости, матушка, увлекся я, не мне ведьме пенять, не мне хозяйку корить!
Кланяясь и безостановочно прося прощения, домовой схлопнулся.
Ну вот. Кажется, еще и единственного помощника и союзника перепугала. Надо будет извиниться, и спросить, чем здешние ведьмы с домовыми за службу расплачиваются: молоком и хлебом, как в наших сказках, или еще что-то подойдет?
А то весь хлеб, который у нас с ним в избе есть, им же и испечен. Так себе плата получается…
Я мрачно возила ложкой по тарелке гречневую кашу, размышляя о перспективах. Настроение было примерно как и перспективы: паршивым. И стук в дверь, а затем и стук двери, его не улучшил.
Седоусый вперся в избу, как к себе домой. Но, напоровшись на мой гостеприимный взгляд, резвости убавил, остановился. А может, не в моем взгляде дело. Может, просто ждал, пока его орлы в комнату втянутся — и она покажется вдруг маленькой, тесной.