А силой-то, силой как давит! Ажно в избе стены дрожат, до того сильна!
А ежели не из бояр, то уж верно, из воинского сословия вышла: одета уж больно не по-бабски — Гостемилу Искрычу поперву и смотреть было соромно, а ей ничего, будто бы и привычно.
Да и то верно. Небось, скажи кто Марье Моревне, что не след бабе в мужское рядиться — тут бы ему смертушка лютая и пришла...
Всё-таки, сильна была старая Премудрая. И преемницу по себе отыскала, недаром аж из чужих краев призвала!
3. Глава 2
Я раскрыла глаза. Кажется, мой обморок перешел в сон — а сон оставил после себя гадостное чувство, будто он вовсе и не сон. Послание, переданное мне через пространство и время тем, кто жил в этом доме до меня.
Вернее, той.
А еще пробуждение принесло с собой острое, кристально прозрачное понимание: это не глюки.
Все, Ленка, оставь надежду: не приедут к тебе санитары на белой карете из дурдома, наперевес со шприцами, заряженными галоперидолом, не спасут тебя из неприятностей боевой фармацевтикой психиатров. Сама выбирайся.
Ощущение, ничем не обоснованное, было, тем не менее, удивительно стойким.
Откинула толстое, теплое одеяло. Села.
Меня устроили в горнице — в которой я, вроде бы никогда не бывала, но которую видела во сне и узнала сразу же.
Всей разницы — сундук, на который уложил меня Гостемил Искрыч, сейчас был застелен толстой пуховой периной, и подушек мне домовой тоже не пожалел.
Раздеть меня, к счастью, Гостемил Искрыч не решился — и теперь бляха пояса неудобно врезалась в живот, а на мятую рубашку смотреть было больно.
Ну да что теперь… У меня, вон, вся жизнь помялась — чего теперь о рубашке переживать?
Подобрав в ноги, я устроилась на кровати, укутавшись в одеяло (тоже, что ли, пуховое? И легкое какое…)
Ветерок доносил запахи леса: хвои, листвы и немножко, почему-то, псины. Снизу вкусно пахло едой. Грозы как не бывало: за открытым окошком едва-едва занимался нежный закат, расцвечивая небо над лесом в золотое и розовое по голубому. В одеяльном коконе было тепло и уютно.
Очень хотелось домой, в свою ипотечную однушку в многоэтажном человейнике, из которой не видно ни закатов, ни рассветов, и даже звезд над городом ночью не разглядеть сквозь световое загрязнение.
На книгу, лежащую ровно по центру стола, смотреть не хотелось.
Толстенная, с мое бедро, да еще в металлической окантовке — я вдруг усомнилась, что смогу поднять ее, если вдруг соберусь взять в руки. Старуха-то ее на весу удерживала легко, но старуха отсюда, со второго этажа во двор одним шагом спускалась, так что она для меня, извините, не показатель!