Штольман поднял брови. Он передумал жать руку этому Эмилю.
Слишком уж быстро тот набирал очки в свою пользу.
— Словом, — продолжала Лидочка, — он теперь в гостиной!
— Кто в гостиной? — не понял Штольман.
— Ну, Эмиль же! — воскликнула Лидочка. — Мама его расспрашивает
и с его слов рисует портрет. Она уже почти закончила! Теперь у нас
есть изображение этого твоего Полонского!
- Ну, девочки! — покачал головой Яков, рассматривая портрет,
который протянула ему Аня. — Ну, вы просто умницы! Лидочка,
просияв, как Ванечка Миронов при взгляде на флеш-рояль в своих
руках, унеслась провожать до дверей своего верного товарища по
приключениям, которому Штольман руку всё же пожал. Аня и Соня с
двух сторон обступили Якова и тоже рассматривали потрет Полонского.
Лицо узкое, губа верхняя чуть задрана кверху, глаза навыкате. Аня
подумала, что у него явные проблемы со щитовидной железой. Это явно
не добавляло ему уравновешенности и спокойствия. Вместе с
наследственным безумием и соответствующим воспитанием смесь
получилась взрывоопасная. — Я видел его! — вдруг сказал Алекс. —
Видел. На вокзале в Бордо! Я бы не запомнил, но больно уж губа
приметная. Он почти со мной столкнулся, но резко повернул в
сторону. Я тогда этому значения не придал, но в памяти отложилось.
Аня прижала руку ко рту! Вот оно как! И до родителей её добрался!
Повернувшись к мужу с безумными глазами, она встретилась со
спокойным взглядом Якова, который говорил, что он уже обо всём
позаботился. Услышав, что вечером Виктор Иванович с женой уедут в
Лугано, все вздохнули с облегчением. — Нет, но каков мерзавец! —
ходил по комнате Гастон. — Ни детей, ни старшее поколение не
жалеет! И надо же, какой настырный. Ездил в Бордо, следил за
девочками, даже Владимира твоего, гад, затронул! У него совершенно
точно полностью отсутствует сдерживающий фактор. Это ж надо так
идти к цели! Он думал о том, как уберечь Марту. Теперь, когда он
узнал, что станет отцом, он впервые понял Штольмана, который
коршуном вился над своим домом, не давая никому приблизиться к его
семье. Он приобрёл ту же тенденцию, что и его опекун: не выпускать
свою жену из вида и сделать всё, чтобы она ни о чём не волновалась.
Это было совершенно внове даже для его собственнической натуры.
Гастон связывал это с тем, что быть отцом и настоящим главой семьи
- это всё же не то же самое, что быть просто полицейским и даже
мужем. Найдя Марту взглядом, он успокоился. Яков увидел этот
инстинктивный порыв и улыбнулся про себя. И этот чумазый
пострелёнок, свалившийся им на голову одним июльским днём, вырос.
Перерос его на полголовы. Стал настоящим служителем закона.
Научился пользоваться своими деньгами, никогда не забывает о
других, не терпит несправедливости в отношении слабого. Из
неграмотного и в общем-то несчастного ребёнка он смог вырасти в
умного, самодостаточного и умеющего ценить жизнь человека. Штольман
был отчаянно рад, что он имел честь помочь ему стать на ноги и
найти свой путь. И теперь у него самого будет ребенок. Это ли не
смысл жизни — передать часть самого себя вперёд в века, попытавшись
сделать мир чуть лучше? Ему казалось, что это именно так! —
Распространим это по полицейским участкам и будем надеяться на
удачу! Надо бы еще портрет самой Полонской со слов девочек
нарисовать! — постановил Штольман. — Сонечка, а у тебя что за
новость была? — протянув портрет Гастону, улыбнулся Яков дочери. —
О, это не так значительно, как у Лидочки! — улыбнулась в ответ
Софья. Она тянулась к отцу с самого начала, а в последнее время ей
отчего-то хотелось вновь ластиться к нему как в детстве. — Я
вспомнила еще одну приметную деталь. Я не очень это осознавала, но
сегодня во сне это вновь пришло мне на ум. По тому, как сделала
паузу его дочь, Штольман понял, что Соня видела во сне кошмары, в
которых за ней гнался сообщник Полонского. В очередной раз за
сегодняшнее утро к вискам скакнула кровь, перед глазами потемнело,
и Яков был вынужден коротко и поверхностно дышать, переживая
страшный прилив ненависти. — Я вспомнила еще одну примету, —
заторопилась Софья, видя, что отец выходит из себя. — Когда он
схватил меня за плечи, а Таис начала его лупить зонтом, я довольно
чётко видела его пальцы. Так вот, его мизинец не имеет ногтя. И
видно, что это не свежая травма, а давно зажившее ранение. В голове
Штольмана будто гром грянул. Перед глазами встала Изюмова, которая
тыкала во все газеты разом. Улица Ривель. Приглашения и списки. И
наконец мизинец без ногтя. Он совершенно точно знал, кто помогал
Полонскому. Но почему он это делал, было совершенной загадкой!