— Значение всего того, что я сейчас скажу, может до конца понять
только мама, — грустно улыбнулся Яков. — Как раз около тридцати лет
назад я распутывал по поручению полковника Варфоломеева придворный
клубок загадочных манипуляций с бумагами, поставками
продовольствия, торговым импортом и экспортом, которые явно имели
под собой непростую подоплёку. Варфоломеев подозревал шпионаж и был
в итоге, разумеется, прав. Коммерция была удобной ширмой для
передачи данных. Я тогда был, пожалуй, гораздо более несгибаемым и
максималистически настроенным, чем сейчас. Я не знал еще, когда
стоит умерить пыл и притормозить. Словом, Ремизовский, который был
тем самым человеком, которого подозревали в шпионаже и который имел
гораздо более обширные способы воздействия на меня, чем я на него,
решил, что нужно меня от расследования отстранить. Но сделал это
по-умному!
Штольман помолчал и ободряюще пожал ладошку жены.
— Именно тогда в моей жизни появилась Нина.
Лицо Анны скривилось. Ну, конечно! Не могло обойтись без неё! В
любой момент жизни Штольмана, когда ему было плохо, можно было
ставить на то, что там замешана эта женщина! Сейчас жалости в Ане
не было, хотя она частенько размышляла о её судьбе. Она была готова
её воскресить и ещё раз отправить на каторгу!
— Это был умный ход, — продолжал Яков. — Разумеется, я не был
дураком и никогда не разглашал и буквы из дела, которым занимаюсь,
но мои передвижения и устремления им стало проще отслеживать. Тогда
же я знакомлюсь с Разумовским и понимаю, что и он увяз во всей этой
истории по самое горло. Начав раскручивать весь этот клубок, я
потянул слишком сильно, как я полагаю. Дальнейшую историю ты
знаешь, — без улыбки сказал Штольман Ане. — Дело отправилось
полковнику, а я был направлен в Затонск. С Разумовским я был не
слишком долго знаком к тому времени, а вот на Ремизовского бумаг
уже было довольно много. Все улики были косвенными, но этого было
достаточно, чтобы его передвижения по стране ограничили и вынудили
проживать лишь в своих двух имениях, не имея доступа к реальной
власти и зарубежной торговле. Так что, я полагаю, особой любви он
ко мне не испытывает! — закончил Яков.
Анна решительно поджала губы. Она всё услышала, всё поняла, но
не собирается позволять кому бы то ни было вмешиваться в жизнь её
семьи. Ей уже не восемнадцать, и она не такая дура, чтобы не верить
в подлость уважаемого обществом человека. Когда-то эта наивность
стоила ей слишком многого. Такой глупости она больше не
совершит!