Я рывком сбросил пропотевшую одежду с чужого плеча, стремительно шагнув в сторону ванной. Стал под обжигающий душ и наконец смыл с себя вонь американской тюрьмы. Набросил полотенце на узкие бедра и подошел к зеркалу: бритье не заняло и двух минут, а вот кривая усмешка долго не сходила с губ — от Марка Нортмана, пять лет назад вошедшего в элитный бордель в Палм-Бич, не осталось ничего, разве что глаза, но и они потеряли прежнее выражение, отражая исключительно мощную решимость поквитаться с врагами. Скулы заострились еще больше, жесткая складка губ, хищный разлет бровей — да, не быть мне больше обаятельной душой компании. У меня и души-то больше нет.
Я сбросил полотенце и вошел в гардероб: все разложено и развешено с педантичной аккуратностью — наверняка, мама постаралась. Рубашки по большей мере оказались малы. Незадача. За прошедшие годы мое тело налилось силой и дышало агрессией. Мышцы четким рисунком выделялись на смуглой коже. Я долго и упорно тренировался, чтобы выжить, чтобы стать идеальной машиной для убийства. Нет, насилие не стало моей страстью, но оно стало орудием. Без него в этом мире никуда, как это ни прискорбно.
Футболка обтянула широкие плечи и грудь, пряча татуировку на всю спину: грозный лев, вцепляющийся оскаленной пастью в шею — символизм в каждом ударе иглы. Так будет с моими врагами. За то, что лишили меня брата, дома, семьи. За слезы матери и горе отца. Стальные глаза безжалостно сузились — я больше не ведал снисхождения. Я думал, что ненавидеть больше просто невозможно, через час понял — можно.
Мы стояли на старом кладбище «Ватлер». Даже ветер замер в кронах тонких миндальных деревьев, словно грустил по ушедшим, не смел беспокоить прах мертвых.
— Она не страдала, — шепнул отец, положив на могильную плиту любимые матерью дикие орхидеи. — Тихо ушла во сне. Не смогла смириться со смертью детей.
Я стиснул челюсти, сжал кулаки. Как же так! Как, блядь, это могло произойти?! Мама. Цветущая красивая женщина, веселая и нежная… Я посмотрел на наши с Греем надгробия. Еще одна жизнь, еще одна душа на счету семьи Берроуз. Я погладил костяшками пальцев фотографию с буйным темными кудрями и большими серыми глазами.
Селеста Мария Нортман, мама, светлая память, мы будем скорбеть о тебе вечно.
— Я клянусь, мама… — дальше я продолжил про себя. Я отомщу за нашу семью. Я растопчу, уничтожу виновных. Отниму деньги, власть, лишу близких. Пока не останется ничего, только пустая оболочка. Бешеный пес, которого нужно пристрелить, но и тогда я не сжалюсь, не смилуюсь. Гордон Берроуз займет мое место. Я хочу, чтобы он полностью прочувствовал падение с вершины и закончил жалкое существование забытым и никчемным. Ничто и никто не остановит меня. — Я клянусь, мама…