Я поднялась, игриво поправила волосы и направилась к сцене. Да я не голая и совсем ни разу не танцовщица, но когда у женщины разбито сердце она должна это как-то отметить.
Я всегда была музыкальна, вот и сейчас плавно извивалась в роскошном платье цвета ночи, неспешно перебирала светлые волосы, повинуясь музыке, звучавшей в моей душе.
Когда открыла глаза сразу заметила Марка, лениво облокотившегося о барную стойку — неужели проиграл? Он смотрел на меня, медленно затягиваясь — сигарета призывно тлела, едва освещая его лицо. Он был весь соткан из тени, только манжеты сияли белизной и глаза сверкали грозно. С громом и молнией. Кажется, меня ожидает смерч. Спутницы немолодых хозяев жизни перешептывались, бросая на моего похитителя красноречивые, полные обещания взгляды. Они завидовали мне. Завидовали, что меня придавит к постели сильное мускулистое тело мрачного красавца Марка Нортмана. А мне было больно, что в этом не будет даже крохотной частички души. Интересно, что думал он? Была ли я хоть сколько-то для него особенной, или любая из представленных девиц могла составить его досуг?
Я медленно пошла к нему, наполняя сексуальной грацией каждый шаг. Чтобы все мужчины в этом зале не могли глаз о меня отвести. Уроки не прошли даром. Да, я особенная, потому что единственная женщина, с помощью которой можно сделать больно главному врагу Марка — моему отцу.
— Наигралась? — завораживающе шепнул он, протягивая мне руку. Я не приняла, а положила ладонь ему на грудь, неспешно спускаясь вниз, к паху. Его ведь возбуждает непокорность. Значит, я буду бунтовать! Марк поймал мою руку на ремне. Значит, в его планы не входило поиметь меня на глазах своих компаньонов. Чтобы наверняка не осталось сомнений в моем грехопадении. Мы схлестнулись взглядами — Марк отпустил мою ладонь с ироничным смешком. Моя рука бесстыдно спустилась к паху и сжала затвердевший член.
— Понравилось представление? — томно облизнула губы я.
— Ты не представляешь насколько.
Игривый настрой слетел — Марк был спокоен, настолько, что я поняла, как он взбешен. В номер мы поднимались молча.
— Какого, мать его, черта ты творишь? — резко бросил, когда двери отрезали нас от шумного отеля.
Маска ледяной учтивости, с которой мы ехали в лифте, осыпалась под ноги: Марк был рассержен.