* * *
Не будем касаться здесь тайных и явных обстоятельств предательства и казни Иисуса Христа – слишком велика эта тема. Возьмем точкой отсчета мысль, без которой нам не разобраться ни в прошлом, ни в настоящем Европы. А именно – христианское благовестие было воспринято народами Европы через посредство римской языческой цивилизации. Сегодня эта мысль кажется само собой разумеющейся, даже простой констатацией факта. Однако в первой половине прошлого века И. В. Киреевскому, А. С. Хомякову и другим православным русским мыслителям потребовалось немало сил, чтобы вывести это положение на поверхность общественного сознания и продумать следствия, вытекающие из него. В самом деле, Христианство с самого своего появления на просторах империи столкнулось с мощным влиянием – и в некотором смысле даже подчинением – своих заповедей римской логике, римским законам, всему стилю и способу римской жизни. Не случайно написанное преимущественно для римлян Евангелие от Марка – самое сухое и «фактологическое», а послание апостола Павла к тем же римлянам содержит чуть ли не единственное в Новом Завете логическое «определение» любви как исполнения закона (Рим. 13 : 10). Сам автор этого послания, как известно, был римский гражданин и потому казнен был по приговору суда, с соблюдением всех прав человека. То же самое в массовом порядке происходило в римских цирках, где христиан травили зверями с полным соблюдением государственного права – ведь они не хотели сжечь несколько зерен ладана перед статуей кесаря…
Таким образом, уже с момента своего зарождения Христианство на Западе вошло в соприкосновение с холодом римского ума и закона. Если трагическая история Гефсимании и Голгофы имеет свое человеческое измерение, развивается как духовная и личная драма, то взаимоотношения Христианства и латинства – это сначала вражда, а затем союз, осуществляемый по правилам цивилизации. Блаженный Августин был прав, когда в V в. отметил принципиальную разноприродность Града Божьего и града земного, – и это его утверждение касалось прежде всего Рима как «великой блудницы», причем не только в прямом смысле слова, но и в отношении более утонченном, в отношении духа. Дух римских законов и римской логики постепенно принял и Христианство, «привык» к нему и это, может быть, было страшнее для Христианства, чем его открытое гонение. Если афинские философы в свое время прервали апостола Павла, когда он заговорил о воскресении мертвых, то указы Константина и кодекс Юстиниана попытались превратить Христианство в государственную религию, т. е. Церковь в государство – вот исток будущей Христианской истории Запада. В Восточной римской империи (в Византии) это приобрело характер цезаропапизма, на западной ее окраине – папоцезаризма. Император Константин назвал себя «епископом внешних дел» и перенес столицу на Восток, в Риме же всеми внешними и внутренними делами Церкви – и юридически подчиненного ему государства (государств) – постепенно завладел местный первосвященник. За неимением места я не могу рассматривать этот процесс подробно – скажу только, что в результате его римский папа стал сюзереном, его «духовные» чада подчиненными ему по праву вассалами. Вся постройка католичества получила статус державы со своей юриспруденцией (сверхдолжные заслуги), войском (крестовые походы, рыцарство), идеологией (схоластика), тайной полицией (инквизиция, иезуиты), экономикой (торговля индульгенциями) и т. п. Рим отбросил языческий меч, но взял меч христианский, не послушав Господа, сказавшего Петру: «Вложи меч свой в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» (Ин. 18 : 11). За Христом нельзя пойти насильном, мир должен выбрать Крест сам – этого не понял Рим своим «эвклидовым» рассудком, тут его беда и вина…