– Давай сначала поедим. Умираю с голоду.
Мы впервые немного поболтали – коротенько, потому что Тристан ел слишком быстро, хотя тогда я ему об этом не сказала. Он изучал физику в Вест-Пойнте, но после выпуска оказался в военной разведке, что окольными путями (все подробности которых отсекались словом «засекречено») привело его в «теневую правительственную структуру».
Поскольку в моей жизни ничего засекреченного не было, я выболтала, откуда у меня знание стольких языков. Дело в том, что мои неверующие родители были воспитаны в католицизме и иудаизме соответственно, так что две пары бабушка-дедушка тягались за мои религиозные убеждения с самого раннего детства. В семь лет я выторговала у католических бабушки-дедушки разрешение не ходить в воскресную школу, если прочту Новый Завет по-латыни. Они согласились, считая, что мне это не по силам, и через полгода я бегло читала на классической латыни. Осмелев, я незадолго до тринадцати лет тем же методом избежала бармицвы, сдав древнееврейский на уровне колледжа. Еврейские бабушка-дедушка предложили мне оплачивать по семестру в университете за каждый язык, освоенный на уровне колледжа. Таким образом я проучилась первые три курса.
Тристан остался очень доволен моим рассказом – не столько даже мной, сколько собой, словно похлопывал себя по спине за то, что разыскал такое чудо. Когда мы доели, он вымыл одноразовые контейнеры и аккуратно убрал в рюкзак, после чего воскликнул: «Ладно, приступим!», – и мы перебрались на диван, чтобы я посмотрела документы.
Помимо клинописной таблички, тут было что-то на гуаньхуа (официальный китайский), на рисовой бумаге примерно пятисотлетней давности – надо отдать Тристану должное, такие документы он все-таки брал в перчатках. Еще был пергамент с текстом на смеси латыни и старофранцузского по меньшей мере восьмивековой давности. (Я снова прифигела поразилась, что такие сокровища лежат у меня на журнальном столике.) И, наконец, кусок дневника, написанного по-русски на бумаге, которая в сравнении с остальным выглядела просто новехонькой, и датированного 1847 годом. Библиотекарь во мне отметил, что на всех стоит один и тот же штамп – неразборчивый фамильный герб в окружении смазанных слов на смеси итальянского и латыни. Иначе говоря, все они были из библиотеки либо из проштампованной и каталогизированной частной коллекции.