Два года назад, когда Тейлоры переехали в штат Луизиану, Ричард вошёл в этот кабинет таким же новеньким, как Генри. Вот только вёл он себя скромно и тихо, так сказать чувствовал себя не в своей тарелки. Он, конечно, и сейчас практически ни с кем не разговаривает, но всё же, после общения с миссис Буш, чувства отверженности исчезли. Историю о себе Рич начал не о том, какой он или где жил, а со слов «У меня брат Итан Тейлор, он на четыре года младше меня и учиться в этой школе. Если хотите узнать больше, советую спросить у него. Парнишка альбинос и любит много потрепаться, так что найти его, вам не составит труда», – после чего Риччи закончил свой рассказ. Разумеется, он сделал нечто больше, чем просто представился (Ибо не сказал ни слова о себе). Рич Тейлор буквально ввёл своего брата в общество полное друзей, в то время, как сам погрузился в покой и одиночество, к которому ему было не привыкать.
– Ладно, – огрызнулся Генри, возвращаясь к доске. – Но я возьму стул, – предупредил он, уже хватаясь за спинку стула. Миссис Буш кивнула. Должно быть она понимала, что ввязываться в спор с таким типом, как Баккенс – лишь сделать хуже для себя. – Значит, родился я в богатой семье, в Майами. Мой отец… – начал он рассказ.
И после слов «Мой отец» Рич упустил смысли, отвернувшись к окну. Периодически краем уха он слышал что-то о том, как много девушек было у Генри, о его невероятном таланте и страсти к американскому футболу, и ещё о том, что он не прочь хорошо повеселиться, поэтому приглашает всех к нему домой сегодня вечером, разумеется кроме Миссис Буш, которую он прямо-таки выделил в своём рассказе. Сказать, что первое впечатления ошибочное – оказаться чертовски правым. И девяноста процентов класса, посчитали его крутым, весёлым (Несколько раз за его рассказ пролетали пошлые шутки) и тому подобным. Однако так ли это на самом деле? Им предстоит узнать и очень скоро.
Со столь громким финалом рассказа, который длился минут десять, Генри Баккенс отправился в конец класса и ввалился за парту позади Рича. Стул того пошатнулся, подняв планку со спокойствия до негодования. Но нитку обрезали ноги Баккенса, упёршиеся в ножки стула и вдавившие грудь Рича в парту. Обернувшись он увидел пару чёрных нацистских ботинок с огромной подошвой, поочерёдно барабанящих по серым ножкам стула. Грязь, непрерывно капающая на пол, как в протекающей трубе, вызывала негодование и отвращение ещё больше, чем мерзкое лицо Баккенса, а оно, чёрт подери, натягивало струны нерв своей самовлюблённостью даже Ричу.