Невзгоды эти, впрочем, Игнатия не огорчали — скорее, закаляли и склоняли к философскому взгляду на жизнь. И рапорты полковых надзирателей по-прежнему пестрели жалобами на его «бесчиния и непотребства». Его бы давно списали в солдаты, если бы не живой и пытливый ум, каковым мало кто из кадетов мог похвастаться. В науках Игнатий был первым в академии.
После бани, распаренные и разомлевшие, кадеты завернули в трактир. Тоже, конечно, с подачи Игнатия, заявившего, что выпить после бани чаю — первейшее дело. Посещение трактиров не одобрялось начальством, но категорически не запрещалось, в отличие от кабаков и кофейных домов.
Возвращались уже совсем затемно. Погода окончательно испортилась, ветер пробирал до костей. Молодые люди, ёжась, спешили в сторону разведённого на зиму Исаакиевского моста, где по невскому льду пролегал зимник и за копейку с человека можно было нанять сани для переправы на северный берег.
Дверь приземистой хибары, сквозь слюдяные оконца которой тускло сочился свет, распахнулась, едва не ударив одного из кадетов. Изнутри пахнуло спёртым духом пота, дрянного кислого вина и квашеной капусты. Наперерез молодым людям вывалились четыре тёмные, шумливые фигуры.
Шедший первым, налетел на одного из юношей и пошатнулся. Впрочем, если судить по густому духу, разлившемуся в воздухе, с ног его сбило не столько столкновение, сколько принятая на грудь амброзия. Треуголка вместе с париком съехала на бок, и вид у гуляки был скорее комичный, нежели угрожающий. Однако впечатление оказалось обманчивым. Он отшвырнул юношу с неожиданной силой так, что тот отлетел на добрых пару саженей и, не удержавшись, шлёпнулся в снег.
— Куды прёшь?!
Игнатий заступил ему дорогу:
— Эй, ты, пьяная скотина, товарища не тронь!
— Ге! Да то ж кадеты! У, пёсьи дети! Бей их, робяты!
Лязгнули клинки, в мгновение выдернутые из ножен, и ощетинились двумя шеренгами убийственных жал. У гвардейцев, а это, разумеется, оказались они, шпаги были длиннее, но из четверых трое едва держались на ногах.
Впрочем, особого перевеса в силе это не давало, поскольку из пятерых кадет, хоть и совершенно трезвых, ловко обращаться с оружием умели лишь двое.
Со звоном скрестились клинки, ругнулся дурным словом Игнатий — шпага гвардейца порезала левую руку.
Из кабака поглазеть на потеху потянулись завсегдатаи, и, разделясь на два лагеря, принялись подбадривать дерущихся. Самого трезвого из противников Алексей взял на себя. Тот орудовал клинком ловко, но без задора, точно находился на плацу во время экзерциции. В сумраке Алексей видел лишь контур горбоносого лица, поблёскивающие в темноте глаза да курчавые волосы, выбившиеся из-под треуголки, слишком короткие и тёмные, чтобы быть париком.