Самой Илларионовой среди сумасшедшей вереницы эмоций было сложно определить: получает ли она наслаждение, видя в глазах супруга муки, или от них становилось только хуже?
Эти безумно красивые янтарно-карие глаза! Они всегда говорили Веронике больше, чем язык Димки.
— Спасибо, — хладнокровно поблагодарил супруг, последовав в спальню.
Цепная тяжело вздохнула. Сколько девушка думала о встречи с Димой после комы, даже представить не могла, что окажется в целом аду противоречий. Эмоциональная карусель «от любви до ненависти и обратно» сильно истощала Веронику. Еще сильнее мучила неопределенность. Она не знала, как правильно поступить.
«Мстить? Отпустить? Простить? Забыть и послать?»
Её размышления вдруг прервал рингтон звонка телефона, раздавшийся из сумки. Цепная взяла его, про себя сразу отметив неизвестный номер, затем приняла.
— Привет, Вер, — неуверенно произнес мажор.
Вероника удивилась. Он все-таки запомнил её номер.
— Ты можешь говорить? — взволнованно добавил парень.
— Да.
— Давай завтра встретимся вечером. Познакомлю с моим старым добрым приятелем. Если встреча пройдет хорошо, возможна работа.
«Да, работа. Идеально, чтобы забыться и снова похоронить себя», — почему-то скептически пронеслось у нее на уме, но вслух Илларионова ответила:
— Прекрасно. Во сколько?
— В пять. Ресторан «Морской бриз». За тобой заехать?
— Да, приезжай, — уверенно ответила Цепная, не по наслышке зная, насколько в квартире тонкие стены.
Кто-то в спальне сейчас будет готов опять «разрядить свой телефон».
— Чудесно. Буду у того магазина в четыре.
Ничего не ответив, Вероника сбросила вызов и задумчиво взглянула на безымянный палец, который, казалось, вновь начал обжигать металл золотого кольца. Знак плохой, но останавливаться девушка уже не хотела. Чтобы впредь не ощущать дискомфорта, Цепная решительно стянула обручальное.
— Верочка, ты чего? — искренне удивилась свекровь, случайно лицезря с какой злостью невестка замахнулась, в сердцах желая зашвырнуть символ брака куда подальше.
— Вы победили, Светлана Викторовна. Я плохая жена! Я не достойна Димы! — раздраженно припомнила женщине её первые слова Вера.
Танька не первая, кто выслушивал от матери Илларионовых эту пропаганду. Только старшая Щукина открыто не агрессировала, подобно своей младшей сестренке, а молчала и носила в себе, наконец достигнув пика, когда надоело всем улыбаться.