– Это, я думаю, не так, – в его голосе зазвучали оттенки насмешки. – Ну согласен я с тобой, случай этот единичный и вряд ли ещё такое случится, но именно сейчас почему бы не возрадоваться своей фортуне? Это ведь будет намного рациональней (он сделал ударение на это слово), чем какие-нибудь другие чувства, а тем более печаль или грусть.
Сатукеев после этих слов неожиданно встрепенулся; всё его тело заметно вздрогнуло, и Караванов, который в этот момент поправлял галстук, повернул на него голову с удивлением во взгляде, после чего, убедившись, что ничего страшного не произошло, продолжил своё занятие. Также на Сатукеева посмотрел, отвлёкшись от своего телефона, Коридонов; и когда потом Сатукеев вспоминал этот разговор, то понимал, что больше всего в словах Морозянкина его поразил этот самонадеянный и насмешливый тон, который точно обозначал то, что он явно знает больше, чем все остальные. Также сильно поразило Арсения это ударение на слове «рациональнее», так как он сам часто это слово использовал и почти также его выделял.
После этого странного момента в комнату вошёл Пешкинский: лицо его было просиявшим и дрожало точно так же, как и утром. Он уже был ближе к реальности, но вот эйфория не ушла, а, наоборот, увеличилась.
– Дача! – с радостью в каждой букве проговорил он. – Большой загородный дом! Я даже не верю, – весь дрожа, он сел на своё прежнее место. Все стали поздравлять его, но разделяя радость с некоторой завистью. И только Сатукеев молчал. Он ещё не пришёл в себя после «щелчка», как он назвал потом этот момент. Когда все немного успокоились, он встал и сказал уставшим голосом, что ему совершенно точно пора уходить. Никто не стал его удерживать, и он, распрощавшись, вышел из гостиной. В прихожей он встретил домработницу; в этот раз она всё-таки подошла к нему и успела подать ему его вещи.
Выйдя на улицу, Арсений сразу стал оглядывать изменения, которые произошли, пока он находился в помещении. Уже наступал вечер, небо по-прежнему было ясным, а солнце медленно скрывалось за крышами домов, и в его красноватом свете облака приобретали причудливые очертания. Весь город дышал какой-то негой, совсем не похожей на какие-либо другие состояния в такое время. Пыль уже улеглась, всё стало чище, спокойнее; прохожих было уже не так много, они никуда не торопились, и Сатукеев, последовав примеру остальных, пошёл тоже медленно, размышляя обо всём произошедшем. Ведь таких относительно насыщенных дней уже давно не было в его размеренной жизни, он давно ни с кем не знакомился, и именно поэтому, несмотря на усталость во всём теле, душа его пребывала в возбуждённом состоянии.