– В наш век, знаете, все может быть, – учитель глядел исподлобья, – кто знает, может проекция какая-нибудь, образы искусственные… Я это видел. Может быть спектральные образы… Но это пока возможно только в теории. Ведь если это удастся на практике, то это будет страшным оружием против человеческого разума.
– Почему? – теперь в голосе полицейского были нотки растерянности, – объясните, пожалуйста.
– Как вы не понимаете, ведь мнимые образы могут заменить охрану, могут использоваться как угроза нападения, как приманка, – осененный внезапной догадкой и смыслом последнего примера, Ада Бек-Бой осекся на полуслове.
– Вы склоны считать, что в нашем случае, – чиновник пригнул голову набок и с таким странным видом встал. – В нашем случае Аджи Ульрих Мара стал жертвой такой приманки? – голос стал скрипуч. Вы должны забыть всё, что видели и слышали.
Бек-Боя поразил холодный и приглушенный голос чиновника.
– Вы должны раз и навсегда вычеркнуть из памяти сегодняшний день. Иначе само государство наше будет считать вас преступником, которого следует немедленно уничтожить, – с нескрываемой злобой закончил он. Воцарилась мертвая тишина.
– Это что, серьезно? – все больше недоумевая, спросил учитель.
– Это так же серьезно, как и то, что вы видели. Подписка о неразглашении – единственная гарантия сохранения вашей жизни на ближайшее будущее. Такова жизнь, дорогой учитель, – усмехнулся человек в темно-синем мундире.
Он наклонился, на его лице застыла невероятно бледная, теперь особенно ставшая неприятной Бек-Бою, безжизненная гипсовая улыбка.
– Хорошо. Я так и думал. Мне наверняка это показалось, как и тому парню, которого убил паровоз, – сказал Бек-Бой, подписав какие-то бумаги. Однако чиновник застыл в зловещем безмолвии и ничего не отвечал. Слегка обозначив поклон, Бек-Бой надел шляпу, поднял воротник плаща и покинул кабинет.
***
Ада Бек-Бой читал лекцию в стенах университета. Речь шла о месте личности в истории. По старой традиции размышления о роли отдельного человека в истории занимали значительное место в общественном сознании. Давно было понятно и самым малосообразительным людям, что без отдельных личностей, подвижников, злодеев и героев нет вообще никакой истории, которая могла бы рассказать о человеке. Однако инерция мышления, как всегда, имела место и тема эта в учебных заведениях словно передавалась по наследству, от одного поколения другому.