– Это что же, она и в церкви в таком вот виде была? – зашептала на ухо протодиакону Смуродиону Милена Марленовна Булкина, – суфражистка бесстыжая!
– А чего в том удивительного? – безразличным голосом ответил отец протодиакон, – деньги за обряд венчания они внесли, а уж в каком виде венчаться хотят, так это их дело. Откуда мы с отцом настоятелем знаем – может, это мода нынче такая… – отец Смуродион подавил зевок.
Между тем, Лариса Дмитриевна продолжала наседать на Мокия Парменыча, совершенно не стесняясь гостей, и даже слегка бравируя перед ними.
– Т-ты чё, девка, офигенела заживо?! – у старика Кнурова вдруг прорезался совершенно юношеский фальцет, – в-вот он т-тебя хранцузячьим непотребствиям обучал, его плёткой и тыкай – при этом Кнуров, насколько позволял ему старческий артрит, старался заскочить за спину Паратова и заслониться им от наседавшей Ларисы, словно живым щитом.
– Лариса Дмитриевна, душенька! Да что вы! Да что это такое, в конце концов?! Карандышев, да угомоните же свою супругу! – лицо Паратова вновь приобрело тот самый зеленовато-землистый оттенок, что свойственен бывает любителям бессонных ночей, зелёного сукна и ставок по крупному.
– Я не есть хотеть Paratoff, он есть La Impotent! Я хотеть есть этот борец сумо, толстый moujik la russ! – перед мясистым лицом несчастного Кнурова уже бросали во все стороны маленьких солнечных зайчиков стальные наручники. Кнуров вдруг вспомнил детство: берег великой русской реки Волги, усадьбу будущего декабриста, поэта, светлейшего князя Лесбийского, себя – бесштанного огольца, страдающего хронической диареей и ветрами; из-за этих-то ветров барин и велел нещадно пороть его всякий раз, когда ветры случались в присутствии барина. Эти-то бесчисленные господские порки и заставили в своё время бежать с барского двора в скит к старообрядцам; эти-то старообрядцы и научили пострелёнка выходить на большую дорогу с ножом и кистенём, и отнимать у проезжих лохов звонкую монету; эти-то звонкие монеты и стали первоначальной первоосновой капитала будущего торгового дома «Knuroff и компания»; это-то торговый дом… Эх, да что теперь вспоминать! Поздно каяться, когда Лариса Дмитриевна уже помахивает острыми зингеровскими ножницами у самой бороды! Разве, только чудо теперь спасёт…
Чудо и спасло Кнурова и Паратова от сексуальных экспериментов неистощимой в своих извращённых фантазиях Ларисы Дмитриевны. Когда, казалось бы, помощи ждать уже не приходилось, раздался противно-скрипучий во всё иное время, но столь приятный именно в эту минуту голос Карандышева: