– А ну-ка, поворотись, сынку, побачу, якое нам пополнение область подослала? – шутливо продемонстрировал свои литературные познания Потап Потапович. Протянул для рукопожатия клешню. Такую же, как у Егора. Но пожал учителю ладонь деликатно, силой не кичась.
– Заморила, однакось, тебя жизнь студиозная. Но не беда – у нас жирок нагуляешь!
«Да они что, сговорились, что ли!» – Шишкин тихо зверел. До появления на селе он как-то не задумывался о своей комплекции. Личные телеса его вполне устраивали. А тут… И сам уж устыдился собственной худосочности, и это: «откормим», «жирок нагуляешь». Словно телка́ или кабанчика на откорм решили поставить. Интересно, к Новому году или по случаю шестидесятилетия Великого Октября «на свежанинку» пустят? Неужто успеют за два месяца откормить?
Тут же представил всю картину в красках. Как он ежедневно чавкает над корытом, довольно похрюкивая, как набирает килограммы и округляется, обрастая сальцем и щетинкой. А потом к нему, тихим погожим октябрьским утром, когда уже «вьются флаги у ворот, пламенем сверкая», ласково улыбаясь и пряча тесаки за спиной, медленно, но неотвратимо подкрадываются глыба-Егор и Потап Потапыч…
– Подышим пяток минут? – взломал басом леденящую картину Егор, вытягивая из нагрудного кармана рубашки мятую пачку «Примы». – Пока батя умоется-переоденется к столу, яду глотнём.
– Не, спасибо, – отказался Шишкин
– Че, с фильтром предпочиташь?
– Да я вообще не курю.
– И че, никогда не курил? – изумился Егор.
– Нет. Попробовал в седьмом классе, не понравилось.
– А насчет картошки… дров поджарить? – Егор красноречиво провёл тыльной стороной ладони по горлу.
– Не фарисействую.
– Чево?! – Егор чуть не уронил сигарету.
– По поводу и в меру! – засмеялся учитель.
– А-а-а…
Егор выпустил паровозный клуб дыма в усеянное крупными и, казалось, совсем близкими звёздами небо.
Александр зачарованно рассматривал небосвод – в городе не так.
Молчали. Потом, как-то извиняюще запинаясь, Егор буркнул:
– Ты… это… че… верующий, ли чо ль?
– Почему?! – изумился Шишкин.
– Но дак… Крестик, вона, носишь.
Шишкин покраснел.
– Да это всё мать… Придумала чего-то… Когда уезжал, вот попросила надеть…
– Нормально, – прогудел Егор. – Мать – это святое.
Кто бы спорил. И у Шишкина-младшего, как ни стремился он к свободе, что-то внутри задрожало, когда хмурый отец и маман, с глазами, полными слёз, молча сидели за завтраком. Потом батя похлопал его по плечу, сказал, что они обязательно вскоре приедут поглядеть, как он устроился, – в бытовом смысле и на новом месте, – и, сумрачный, уехал на службу.