— Екробанихчек… — слышится неразборчивое мычание.
И я автоматически включаюсь обратно к загробной жизни, и падаю на колени, только теперь обнаружив, что пол-то в этом склепе тоже весьма холодный и весьма мраморный.
Блин, вообще-то больно! Это что еще за дела такие? Как насчет бестелесной формы? Эфемерности души? И отсутствия боли?
Походу, и тут статьи из интернета обманули.
Мой сосед по склепу лежит все так же неподвижно, будто и не он вовсе мычал. Осматриваю его с ног до головы, на наличие видимых повреждений. При таком освещении не особо-то углядишь, но так скажем, зияющей дыры в его груди не обнаруживается. Вернее обнаруживается, но только в пострадавшей рубахе, что словно от времени разваливаться начала, обнажая могучую грудь.
Ох уж эта грудь… Прекрасен загробный мир, раз уж у меня либидо восстанавливаться начало. Да так начало, что какой-то бродяга полуживой кажется весьма сносным.
Эх, нелегко умирать девственницей. Тфу ты, Васька!
2. Глава 2. Ты и мертвого своим пением разбудишь!
Не придумав ничего лучше, чтобы привести в чувства своего соседа по склепу, зажимаю ему нос, и жду, пока он захочет вздохнуть.
Секунды вырастают до минут, а он все не сдается. Вот черт, неужели показалось?
Хотя наверно это было заведомо идиотской идеей, ждать, пока нечто загробное пожелает дышать. Ладно, зайдем с другой стороны.
Набираю полные легкие воздуха и во всю мощь своего не самого звучного голоса, пропеваю:
— Вставай страна огромная!
Ну а что? Раз уж обычные приемы на него не действуют, прибегаем к… необычным. Мама Вера мне всегда говорила, что я своим пением и мертвого поднять сумею.
Походу тоже обманула. Мой сосед по склепу все еще лежит – не шелохнётся.
Так, и чего мне с ним прикажете делать?
Как там в моем любимом сериале про врачей? Первым делом пульс проверить?
Тянусь к обездвиженному телу, подсовывая руку под длинную бороду, и не успеваю дотянуться до шеи, как моя рука натыкается на какой-то упругий предмет, торчащий ориентировочно из-под ключицы бедолажного. Одергиваю руку от неожиданности.
— Тичан… — наконец замечаю слабое шевеление губ своего товарища по несчастью. — Чой…
Последнее звучит, как предсмертный вздох, нежели как что-то членораздельное.
— Хоть чой, хоть ни чой, а пора просыпаться уже!
Снова мерещится, будто у него под кожей синие всполохи сияют. Вся грудь, — я не то, чтобы его разглядываю, — едва заметно покрывается рваным узором, какой я видала в интернете у людей, которых молнией шибануло. Может это наказание какое? От самого… Ой, мамочки-Верочки.