Подходящий случай вскоре
представился. У Федора Кротова, уже несколько лет работавшего
челноком, стал часто недомогать напарник – из-за приступов
ревматических болей в ногах тому трудно было ходить, и Димка с
разрешения Сотникова напросился в помощники. Пропуск на территорию
Ганзы имелся только у Федора, зато оформленный на двоих, и Димке
это показалось достаточным. Он планировал удрать от Кротова по
прибытии в Ганзу и по кратчайшей прямой добраться до Полиса. Благо
от Курской до Библиотеки имени Ленина оставалось всего два
перегона...
Увы, приключение оказалось недолгим.
Без пропуска застава ганзейцев с Курской его не выпустила, более
того, вышел изрядный скандал. Пока Димка отсиживался под арестом в
станционной кутузке, а ганзейцы выясняли его личность, Сотников
лично приезжал улаживать все проблемы – чтобы, как думал парень,
забрать его обратно. Каково же было его удивление, когда мрачный
Михаил Григорьевич без лишних слов и напутствий вручил сыну бумаги
с направлением в Полис, да еще и приказал Федору доставить беглеца
до места назначения.
Так Димка попал в Полис, в группу
подготовки молодых сталкеров. Но проклятие словно преследовало
его...
Опасения отца сбылись в полной мере.
Два месяца спустя, после первого же тренировочного выхода на
поверхность, где их небольшая группа – проводник, наставник и
стажер – попала в смертельный переплет, чудом выжив, сын вернулся
калекой. Сотников давать волю чувствам не стал. Сдержался, понимая,
что мальчишке и так несладко. Может быть, именно поэтому Димке было
так тошно... лучше бы уж накричал, выплеснул гнев, и тогда они
снова могли бы вернуться к прежним, теплым отношениям, которые
между ними были с самого начала. Между отцом и сыном словно
возникла незримая стена холодного отчуждения. У Димки сложилось
гадкое ощущение, что его бросили, списали со счетов, что больше он
не имел для отца никакого значения, и это было сродни
предательству. Не помогло даже то, что к парню вернулась
способность к речи – клин клином, как говорится. Словно жизнь,
усмехнувшись, решила таким образом компенсировать новую
ущербность.
Первые несколько месяцев речь
давалась Димке тяжело, тем более что и говорить-то было не с кем и
не о чем, – чувствуя отношение отца, его начали сторониться и
другие. Но все же более-менее внятно говорить он научился. Скорее
всего, помогло то, что за прошедшие годы немоты, желая что-нибудь
рассказать или просто ответить на чей-то вопрос, он тщательно
проговаривал знакомые слова про себя. Так, словно и в самом деле
говорил вслух, только беззвучно, и только спохватившись, пытался
объясниться на пальцах. Да и из-за ненавистного увечья тем более
пришлось осваивать речь.