Я наконец вышла на улицу. Вонь, крики, люди, кони, духота. Перед подъездом стояла карета, запряженная парой сытых лошадей.
Экипажи, дожившие до двадцать первого века, я видела. И в Оружейной Палате, и в европейских музеях. От того, что предстало моему взору, у музейных экспонатов было два огромных отличия: те кареты принадлежали в основном представителям правящих династий и были изготовлены в более поздний период, чем тот, в котором оказалась я.
Ни резьбы, ни позолоты, ни росписи: четыре колеса практически одинакового размера, тряпки, деревянный остов — больше всего экипаж потенциальной королевы напомнил домик, которые дети сооружают из стола и пары пледов. В детстве я сама устраивала такой, забиралась туда с фонариком и книжкой и читала, как отважные мушкетеры отправляются спасать несчастную королеву от бесчестья, а страну — от войны. Перечитав эту книгу уже лет в двадцать, я пришла к выводу, что эпиграфом к сему роману можно было бы написать «слабоумие и отвага»: люди, которые лезут в политику, будучи даже не мышами, а семечками. В двадцать лет я решила, что им была жизнь не мила, а в шестьдесят пять осознала, что и без политических авантюр они могли долго не протянуть, и не в дуэлях одних было дело.
Карабкаться — вот теперь было слово, которым я описывала все, что отличалось от ходьбы по ровной поверхности. Тина осталась на пороге дома, мне помогал садиться тощий разряженный мужик — тоже в темной одежде, но все равно он был при параде, и я не могла сказать, что создало у меня такое впечатление: выучка, вероятно? Все его жесты были нарочитые, как у плохого певца. Я удержалась на подножке, неловко развернулась, чуть не запутавшись в юбках, села, и карета была продуваемой, наверняка тряской, жесткой — вот это определенно. С непривычки платье у меня завернулось, сидеть мне было неудобно, но я решила лишний раз не шевелиться. Было лень, да и вряд ли здесь огромные расстояния.
Я оказалась права во всем: и в том, что экипаж тряский, и в том, что я отобью себе за четверть часа все кости, и что я не успею как следует рассмотреть город. Высовываться я опасалась — вдруг для дамы моего сословия это ужасающий моветон, — но украдкой разглядывала узкие улицы, похожие на каменные ущелья.
Очень щедро загаженные, констатировала я. Так выглядели где-нибудь в далекой глубинке посещаемые общественные туалеты в середине лихих девяностых, и тут отличий практически не было, не стеснялись ни люди, ни лошади, и все, что мне приходило на ум: я в дерьме. По уши. Надо быстрей реализовывать план, потому что глаза разъедало от вони и от безысходности захотелось завыть.