Я пришел в себя в какой-то комнатке, лежа на панцирной сетке
незастеленной койки. Уже находясь в сознании, но еще не открыв
глаз, услышал обрывок разговора, происходивший неподалеку от
меня.
- Я же предупреждал вас не переходить черту, а вы что
наделали?
- Анвар-ака, этот ублюдок, из 226 школы. Одно это заставляет нас
опустить его на самое дно. Ты же сам знаешь, как они издеваются над
нашими малышами. Такое не прощается. Пусть мы не можем отомстить
всем, так хоть накажем одного. Ничего выживет. А там глядишь, и сам
удавится. Так что забудь. Его больше нет. Трогать его больше не
станем, но и долго он здесь не проживет.
- А если менты нагрянут, вы хоть об этом подумали?
- Да, кому мы тут нах нужны? В крайнем случае, спрячем его, и
никто не найдет. А там зачмырим сам жить не захочет. А пока здесь в
кладовке поживет, самое место для сученка вроде него. А то, что
удавится, так мы-то причем? Может он не перенес разлуку с
родителями вот и покончил самоубийством. Еще и записку оставит,
заставлю написать. Так что не беспокойся.
- А вещи его где?
- Да вон под койкой, кому они нужны, все то же самое, что и у
всех. Небось, в интернате все оставил, Зинаида навеняка,
отсоветовала с собой брать.
- Ладно, но до тех пор что бы все было прилично! Увижу, кто-то
хоть пальцем тронет, не обижайтесь.
- Да не будем мы его бить, лично прослежу, ну может так, для
профилактики. Ну и согласись, кто-то же должен уборные чистить,
порядок наводить, вот и будет занят с утра до вечера.
- Смотри у меня. Ты первый виноват будешь, если что, учти.
- Сам удавится. Я позабочусь. Забудь, считай его уже нет.
3
Дождавшись, когда за беседующими закроется дверь, я кряхтя занял
сидячее положение и попытался открыть глаза. Правый, открылся
вполне нормально, левый, чуть позже, с трудом и некоторой болью,
хоть и несколько заплыл, но все же видел я через него вполне
прилично, хотя и несколько расплывчато. Руки и ноги, конечно,
побаливали, и судя по многочисленным кровоподтекам, болеть еще
будут долго, но так или иначе, никаких переломов или вывихов, я не
обнаружил. А обращать внимание на боль, сейчас совсем не время.
Комната, в которой я находился, предназначалась, скорее всего,
для всякого хлама, и садового инструмента. Даже койка, на которой я
пришел в себя, и сейчас находился, оказалась с подломленной ножкой,
и вместо нее раму панцирной сетки поддерживали несколько кирпичей.
Как и говорил пионервожатый, у койки лежал мой рюкзак, возле
которого грязной кучей, валялись еще недавно новенькие вещи,
выданные мне кладовщицей в интернате. Перебрав их, отложил себе
относительно чистые трусы, портянки, и вафельное полотенце. Что
интересно до средств гигиены, так и не добрались, и все они,
включая зубную пасту со щеткой, мыло, и перочинный нож, который
находился в том же кармашке, остались на месте. В лямках рюкзака,
также прощупывались спрятанные туда деньги. Откинув в сторону,
прочее грязное барахло, увидел рассыпанные по полу клочки
фотографии, и собрал все, что смог найти, очень надеясь, что смогу
склеить большую часть фотографии. Похоже добив меня в последней
драке, собрали все мои тряпки и клочки фотографии в одну кучу и
вывалили возле койки, основательно потоптавшись на всем этом.