Насмерть не запорет.
Не должен.
Это как-то чересчур…
- Молись! – рявкнул Афанасий. А я понял, что не могу. Вот не
могу и всё тут. Ни слова выдавить. А ведь кое-какие молитвы знал.
Выучил, когда церковь в моду вошла.
Но будто рука невидимая горло перехватила.
А потому свистнуло снова.
И снова.
- Хватит, - этот холодный голос уже воспринимался почти
родным.
- Не лезь, баба…
- Хватит, - а вот теперь в голосе уже не холод – откровенный
лёд. И ещё что-то изменилось. В мире. Рядом. Будто… сквозняком
потянуло?
Или жаром?
Главное, розга опустилась.
- Прошу прощения, Евдокия Путятична, не признал сразу. Этот
мерзкий язычник заслужил наказание, - и батюшка заговорил иначе,
заискивающе. – Возможно… в слабости своей… желая зажечь в душе его
огонь истинной веры…
- Розгой? – поинтересовалась Евдокия Путятична. И следом я
ощутил её руку на загривке. Жар от неё прокатился по телу, словно
выталкивая свежие раны наружу.
- И увещеваниями.
Ну да, куда ж без увещеваний. Розга без увещеваний не
работает.
- Все свободны… Зорька, отведи его умыться и дай новую
одежду.
- Не напасёшься на них… одно разорение… - ворчание Зорьки было
знакомым, как и тёплая рука. А стоило отойти, как заговорила она: -
Что ж ты, барчук, упрямишься… чай, батюшка-то добрый, батюшка-то
хороший… порой гневливый, так ты не лезь под горячую-то… покайся,
голову склони, помолися Богородице-матушке. Небось, она-то за
сироток всегда заступается…
- А почему он назвал меня язычником? – спросил я тихо.
- Так… - Зорька удивилась. – Потому как креста на тебе нету.
Вона, на шее не крест. У меня крест. У Евдокии Путятичны крест. У
всех-то людей русских крест… а у тебя?
Я поднял руку и, потрогав висюльку на шее, убедился, что и
вправду не крест.
- Отец, - прошелестело в голове. – Посвятил меня Море… все
Громовы ей служат.
Охренеть.
Сколько здесь открытий чудных.
Тогда я спросить ничего не успел. Снова… выкинуло? Переместило.
Хрен поймёшь, но раздражала эта неспособность контролировать
процесс зверски.
Вот я там.
И вот тут.
Лежу.
Чувствую и иголки, что вошли в тело, главное так вот, хорошо
чувствую, каждую буквально. И лекарство, которое в кровь поступает,
тоже чувствую. И тело свое, рассыпающееся. Если так-то снаружи оно
ещё целое, но там, внутри, много мелких очагов, будто термитами
поеденное.
Недолго осталось.