А потому, что на их плач никакой реакции от окружающий не
следует. Ведь у воспитательниц приюта таких детей очень и очень
много, каждому уделить время они не могут. И дети это понимают,
кто-то раньше, кто-то позже, как-то на уровне первобытных
инстинктов. Они понимают: даже если плакать, срывая свой голос,
никто не придёт, пока не наступит время кормления.
К чему такие мысли? А к тому, что даже у взрослых людей в
подсознании, где-то очень и очень глубоко спрятано желание быть
рядом с другими людьми, с теми, кто смогут его выслушать, понять.
Человек, оказавшийся в одиночестве перестает со временем быть
человеком.
Постепенно в шуме приборов стали слышны чьи-то шаги, голоса. На
периферии зрения мелькали какие-то фигуры, тени. В бликах
приглушенного зеленоватого света, отраженного от стекла бокса
чудились чьи-то глаза.
Одиночество и монотонный шум давили. Хотелось заткнуть уши,
закрыть глаза, кричать в эту тишину-монотонный шум, чтобы услышать
ответ, стучать по стенкам своего бокса, но тело было настолько
слабым, что каждое движение, которое не сдерживали провода и
датчики, было сравни подвигу.
Странный раствор глушил все звуки. Из-за этого я начал замечать,
что так сказать «зависаю», подолгу слежу за тем, как поднимаются
колонии пузырьков от моего дыхания или как двигаются какие-то
графики на странном аппарате, схожем с компьютером, или, наоборот,
впадая в некое состояние полудремы, в котором, казалось, время шло
быстрее.
Каким бы внимательным бы я ни был, в такие моменты реальность
становилась чем-то далеким, поэтому появление человека в помещении,
я позорно пропустил.
Мужчина. Где-то тридцать пять — сорок лет. Длинные, чуть ниже
поясницы, темные, почти черные волосы. В ушах блестят серьги
странной формы в виде неизвестной фигуры. Белоснежный, прямо
сияющий белизной медицинский халат, из-под которого выглядывает
ворот какого-то зеленого жилета.
Человек сидел за столом, недалеко от бокса, в пол-оборота и
просматривал свиток, что-то выписывая на отдельный лист,
параллельно заполняя какую-то таблицу. В устройстве, которое что-то
само заносило в свиток был вставлен новый. Кисточка в руках
посетителя двигался достаточно быстро, и лист отправился в папку,
единственную папку на столе.
Его левая рука сделала движение, отводящее волосы с лица чуть в
сторону, и стал виден профиль мужчины. Высокие скулы, уголок
повязки на лбу блеснул металлом. Что-то в нем казалось знакомым.
Странно-знакомым не мне-нынешнему, а мне-прошлой. Что-то в его
облике настораживало, но вот что?