Оставляя за собой целые лужи, прошла
в дом, схватила засохшую краюху хлеба и, сунув ее в зубы, пошла за
банкой. Брать ее в руки было мерзко и страшно. Не знаю как люди, а
я чувствовала эту тварь даже за стеклом.
На краю огорода уже полыхал костер –
в своем рвении Гришка успел уже спалить половину лапника, задержись
я еще немного – и не оставил бы вовсе. Я подошла к самому краю
кострища, с наслаждением впитывая живое тепло и надеясь хоть
немного просушить одежду.
А затем осторожно уложила банку на
лопату и сунула ее в самую середину огня.
- Так надо? – Гришка застыл рядом, не
решаясь помешать или хоть как-то вмешаться. Я кивнула. Говорить мне
не хотелось – сил не было. Поэтому я просто жевала краюху и ждала.
Пару минут слышался только хруст поленьев. А затем – резкий хлопок
взорвавшейся банки и в ту же секунду – дикий, тонкий визг, словно
ногтями по стеклу. Мы с Гришкой повалились на землю, зажимая уши, а
костер полыхнул вдвое выше себя ярко-зелеными языками и в следующую
секунду все стихло. Словно ничего и не было. Я на всякий случай
подбросила еще лапника, поддавая жару, хотя сущности уже не
чувствовала и снова легла на теплую, почти горячую землю.
Костер прогорел уже под утро – всю
ночь кто-то из нас подбрасывал березовые поленья, словно не желая
оставаться в ночной темноте. Я понимала Гришку – он узнал, что на
свете существует нечто. И это нечто едва его не убило. Поэтому не
ушла, оставшись лежать на земле и смотря в звездное небо. Мы не
произнесли ни слова, ему просто нужно было знать, что он переживет
эту ночь, а я… Я тоже боялась. Боялась того, что скрывается в
глубине не ночи, но тьмы.
Кода костер погас, мы разошлись в
разные стороны – я побрела задворками к себе, Гришка остался копать
яму и остервенело сбрасывал туда угли, стараясь слишком не
вглядываться в содержимое.
Оставив его за этим делом, я добрела
до дома, забралась на печку и заснула мертвым сном.
Разбудил меня стук в дверь. Сонно
разлепив глаза и испытывая острое чувство дежавю, я села на
печке.
Вот… Вот не знаю как назвать, чтобы
цензура пропустила! Учасссссстковый…
Досточтимый Алексей Михайлович
собственной персоной. Стоит в дверях, уже открытых, стучал не иначе
из вредности, чтобы пробуждение было особенно приятным.
- Здравствуйте, Алиса Архиповна!
Я поморщилась, сползая с печи и зябко
кутаясь со сна в халат. От его показательно-хорошего настроения мое
собственное только ухудшилось. Еще больше усугубил дело тот факт,
что я понятия не имела как долго он в этих дверях стоял и чем
занимался пока я тут дрыхла без задних ног. Может, уже и дом мой
обшарил в поисках чего интересного?