— Ты и так достаточно знаешь, — проговорила мама, проигнорировав
слова бабушки. — Знаешь, что все эти тяжести до добра не доведут.
Папу твоего не довели.
Мама разозлилась. Я буквально видел в ее взгляде, на миг ставшем
каким-то отсутствующим, как пробегают в ее голове воспоминания.
Воспоминания, которые точно кажутся ей совсем не приятными.
— А что? — Помечавшим тоном начала она, но тут же помягчела
голосом. — Ты хочешь заняться каким-нибудь спортом? Вот, шахматы —
хороший спорт. Мирный. Там железяки тягать не надо. И здоровье
портить тоже не надо. Там мозги работают. Так что давай я с Федор
Палычем поговорю, он тебя возьмет в свою секцию шахматистов.
— Не надо, мам, — покачал я головой спокойно. — Не надо мне в
шахматисты.
— Ну… Хочешь в легкую атлетику? Футбол? Может быть, плаванье?
Вот! Плаванье тоже отличный спорт! — Мама взяла авоську,
засуетилась, выкладывая на кухонный стол продукты. — Давай сходим в
спортшколу. Я поговорю с тренером и…
— Нет, мам, — снова покачал головой я. — Я хочу как отец. В
тяжелую атлетику.
— Уай! — Крикнула бабушка, когда стекляшка молока выпала из
маминых пальцев и разбилась в дребезги об пол.
Мама сначала застыла в ступоре, потом медленно опустилась на
корточки. Дрожащими руками стала собирать осколки в быстрорастущей
белой лужице.
Я тоже встал. Опустился рядом с ней, чтобы помочь.
— Не надо, — сказала она, — порежешься. Я сама.
Проигнорировав ее слова, я продолжил молча убирать битое стекло.
Хотя реакция Вовиной мамы меня и удивила, я не выдал своих чувств.
Стало ясно, что тяжелая атлетика ассоциируется в этой семье с
каким-то несчастьем…
— Я же сказала! Порежешься! — Крикнула вдруг мама.
Я спокойно поднял на нее взгляд.
— Вова, ты что, забыл, что эти железяки с твоим отцом сделали?!
Также хочешь, а? Хочешь, как он кончить?! Если б не поехал бы на те
соревнования, если б по дороге не случилась с ним беда он бы…
Мама не закончила, утерла глаза тыльной стороной ладони.
Не скрою, мне бы хотелось прямо сейчас выспросить у женщины, что
же конкретно стало с отцом мальчика. Однако я себя удержал. Видя ее
состояние, я понимал, что сейчас давить нельзя. Не хотел бередить
ее старые раны. Узнаю позже, сам.
— Давай я помогу тебе убраться, — вместо этого сказал я ровным
тоном.
Я выбрал из разлитого молока самый большой осколок бутылки. Мама
накрыла своей рукой мою маленькую кисть.