Я — Драко Люциус Малфой - страница 41

Шрифт
Интервал



Мама приходила вечером, выпытывала, как я себя чувствую, о чём думаю. Говорила, что ей очень нравится Пэнси. Предложила устроить праздник для всех чистокровных сокурсников со всех факультетов, даже с Гриффиндора. В тот момент я вдруг испытал что-то похожее на надежду. Передо мной вдруг возникло лицо Грейнджер. Сердце так сильно забилось. Но мама, глядя прямо мне в глаза, повторила: «Только для чистокровных. Это наш круг».


Надежда умерла. Как же это было неприятно.


Я согласился. Видел, как мама хочет сделать что-нибудь интересное для меня. Только решил, что мне хватит сокурсников со Слизерина. Я ведь ни с кем больше не общаюсь, ни с когтевранцами, ни с пуффендуйцами, о Гриффиндоре вообще нечего говорить. Я не прочь пообщаться с Забини и Ноттом, они поумнее будут, чем Грег и Винс.


Нет, всё-таки Грейнджер ещё сидит где-то в голове. Надо бы её выкинуть оттуда.


15 июля.


Завтра уезжаем с родителями в Париж. Мама давно хотела. Слышал пару раз, как она намекала на это отцу. Ему явно не нравится эта идея. Он бы предпочёл не покидать свой кабинет, библиотеку, но она как-то его уговорила. Я там ещё не бывал, интересно.


17 июля.


Я ещё никогда не слышал, чтобы родители ругались. Я и сейчас не уверен, что они ругались, но отец точно был недоволен и ругал маму.


Сегодня она отвела нас в Лувр — магловский музей. Отец категорически не хотел туда идти, но мама утверждала, что это культура, красота, и ребёнку, мне, значит, будет полезно это увидеть.


Это было действительно впечатляюще: много огромных красивых залов, столько разных картин, правда, все они были неживые. Непонятно, какой в них тогда смысл? Мама восхищалась, а отец всё время ворчал, что это разврат и непотребство, что порядочным волшебникам нечего тут делать. Но мы следовали за мамой, куда бы она ни шла.


Почему-то я задержался у одной картины. На ней была красивая голая женщина. На табличке было написано: «Великая одалиска»*. Не понимаю, что в ней великого и что значит «одалиска», но почему-то я замер, как вкопанный. Смотрел на её глаза, маленький нос, тёмные волосы, плечи. В груди что-то сжималось, и во рту пересохло.


Отец вдруг обхватил меня за плечи и повёл прочь, велев матери следовать за нами немедленно. Эта девушка застыла у меня перед глазами, и я не мог отделаться от этого образа. Мама была в недоумении. Только в гостинице, когда меня отправили в свою комнату, отец стал громко возмущаться, что мама привела сына — меня — в дом разврата, что я слишком мал, чтобы оценить подобное «творчество». Мама сначала молчала, потом пыталась доказать отцу, что ничего такого в этих картинах и скульптурах нет. Что красота человеческого тела — не разврат, а искусство. Но отец настаивал, и мама согласилась в итоге, что я ещё мал для подобных музеев.