Первые часы я добросовестно боролась, правда, победа, в основном доставалась траве, но я давно уже поняла, что здесь излишнее усердие в работе оценено никем не будет, а вот ту лишнюю краюшку хлеба, которую ты сожжешь, тратя силы на могучую травку, достающую тебе до подбородка, уже никто не вернет.
Настроение было приятным - радость от того, что с Бруно нас не разлучат, а работа предстоит вполне себе сносная тлела внутри светлым шариком, сжигавшим на подлете все мрачные мысли. Но когда солнце уже начало путь к закату, а желудок Бруно запел нечто непереводимое, но точно голодное, шарик внутри всё же поугас, и пришлось признать, что условия в этом лагере вовсе не такие царские, как могло показаться. Кормить нас снова тюремщики явно не собирались.
Еще час спустя родные черные круги перед глазами снова порадовали своим присутствием, и я, не выдержав, тихо шепнула Бруно:
- Прикрой.
Брат понятливо кивнул, и я, присев и передвигаясь практически ползком, шмыгнула к кромке леса.
Маневр был рискованный, но не безрассудный. Минут двадцать форы у меня точно было, и их, как оказалось, вполне хватило: из леса я возвращалась с целой пригоршней наполовину белой, но уже вполне вкусной земляники.
- Держи, - отдаю большую часть брату, несмотря на адский голод. Но тот непримиримо мотает головой из стороны в сторону, рискуя привлечь к нам лишнее внимание, и отсыпает мне часть ягод обратно так, чтобы в обеих ладонях осталась ровно половина.
Не спорю, позволяя ему почувствовать себя взрослым. Пусть он лучше проявляет характер и учится принимать решения самостоятельно, чем молча соглашается со всем, что я говорю. Если он останется однажды один, это пригодится куда больше навыка выполнять приказы.
Земляника хоть и не утолила голод, но всё же помогла продержаться до сигнала о завершении работ. Уставшие, но довольные, мы стройными рядами возвращались к баракам, как вдруг необычное после привычных серых и черных цветов ярко-синее пятно привлекло моё внимание.
Одетая с иголочки немолодая аристократка стояла посреди центральной площади и сосредоточенно вглядывалась в вереницу заключенных. Рядом с ней переминался с ноги на ногу начальник лагеря и выглядел при этом столь почтительно, что сразу стало понятно: лагерь посетил кто-то очень и очень важный.
Вот только что такой женщине, явно самых голубых кровей, могло понадобиться в нашем богом забытом (и, на беду, имперцами вспомненном) краю?