Раньше жили тут Огры, что завтракали лишь людями,
А теперь проживает наш добрый Ансельм-молодец.
Нам с Анютой он с окнами "в пол" отчекрыжил покои
С той кроватью, что будет когда-нибудь зваться king size,
Я на ней человеком себя ощутил и впервые в покое
Провалялся до завтрака с милой моей pretty nice.
Чернокожие слуги напитки нам "в нумер" таскали,
А служанки глазами стреляли: "не надо ль чего?"
Их Анюта, клыками сверкая, в дорогу тотчас отправляла,
А кому непонятно бывало - и больше того.
А потом зазвонил колокольчик нам к завтраку громко,
И, пижамы надев, мы спустились на нижний этаж.
Там накрыты столы были фруктами с нежной соломкой
(то для Ослика, друга мого, был отдельный купаж).
Во главе у стола сел Ансельм, положив рядом молот,
Он поднял кверху кубок, налитый багровым вином,
И сказал: за друзей, что пришли, несмотря на жару и на
холод,
Ко мне в гости, хотя я не ждал их таким табуном!
Мы подняли бокалы и выпили вместе за дружбу,
А потом наступил мой черёд им тут тост говорить.
Я поднялся и молвил: давай, Бро, за верную службу
Вэдэвэ, Пэвэо и Спецназа, иттить-колотить!
Моя Аня (для всех Бастетити) рюмашку подняла
И сказала: давайте дерябнем за наш институт!
По нему я скучаю, хоть юность я тут повторяла,
Хоть волшебницей стала неслабой по ходу я тут!
Мы дерябнули (хотя я один её, думаю, понял)
А потом наш Осёл предложил нам бухнуть за любовь!
И Петух наш его поддержал: его тост этот пронял,
У него от любви уже тенор прорезался вновь!
Вдруг за окнами небо подёрнулось тучами хмуро,
Загремел гром вдали, и послышался рокот воды,
А потом там на севере выросла жуткая дура
Заполнявшая даль от воды и до самой звезды.
По моим ощущениям был это типа кальмара
Типа Кракена кто-то, короче, большой Осьминог,
И Ансельм нам сказал, что такого не видел кошмара,
И по-царски бы он наградил, кто бы справиться смог.
Мой доспех заржавел от подвальной
Мерзлой сырости затхлой и злой,
И страдаю я тут натурально,
Как преступник с душою гнилой.
Граф Мажор, греховодник проклятый,
Нас с Фионою он оскорбил,
А потом, словно гад трусоватый,
На меня он свой полк натравил.
Ах, не выйти, увы, мне отсюда,
Не видать мне свободы теперь,
Я сижу, мне уныло и скудо,
В этой клетке я пойман, как зверь.
Но однажды, стоня и стеная,
Я услышал, как там, за стеной,
Кто-то пел, себе стук отбивая,
Баритон был приятный такой.