И оказался неправ. Советская Фортуна повернулось лицом и к рабочему человеку: что-то где-то заело, где-то – не так щёлкнуло, и внезапно часть квартиры с лепниной по периметру потолков досталась простому машинисту. В нашем подъезде была и ещё одна коммуналка. Там жили сумасшедшие фронтовички, сестры Торбины, изводившие своих соседей по квартире Шаркевичей ядрёной кошачьей вонью: любили этих животных.
Ещё две-три семьи попроще обитали в скромных однокомнатных. Там лепнины на потолках изначально не было.
Ну, а теперь о начальниках.
На втором этаже в нашем подъезде жил небольшой Михал Семёныч, или Главначпупс, как за глаза звала его моя мама. Он был парторгом хлебозавода, носил шляпы и любил поруководить. Часто можно было видеть Михалсемёныча во дворе¸ указующего начальственной дланью на то или иное безобразие соседям или работникам магазина «Светофор»… Что именно говорил Главначпупс, слышно не было – ведь любоваться этой фигурой, напоминавшей героев Чарли Чаплина, удобнее и безопаснее всего было из окна нашей кухни. Жену парторга хлебозавода звали Евгенией Сергеевной, болонку – Яшей. На дачу Михаил Семёнович ездил, вызывая такси (и зубовный скрежет коммунальной составляющей дома). А если по какой-либо надобности я стучала к ним в дверь, то из глубин квартиры иной раз можно было услышать вальяжное: «Яша, кто это нас беспокоит?»
В третьем подъезде жили Белкины. Бабушка рассказывала, что хромой и чернявый начальник «энгэче» Белкин при заселении настолько разъярился из-за того, что получил жилплощадь меньше обещанной, что топором прорубил дверь в стене, ведущей к соседу. И отобрал у него комнату. Так у Белкиных получилась четырёхкомнатная квартира, и всё это как-то уладили. Бабушка избегала здороваться с Белкиным. А мне у них нравилось: переминаясь с ноги на ногу на пороге, я просила дать чего-нибудь почитать. И тогда мне выносили фантастику, детективы, приключения – с экслибрисом в виде белки…
Когда я ещё не просто жила на Привокзальной,1, а находилась «временно у бабушки» – так подписала участковая медсестра мою медицинскую карту, и жив был дед Алексей, мы много смеялись и шутили. Дедушка, чтобы порадовать нас с сестрой, пришивал к своей оранжевой рубашке разноцветные пуговицы, говорил о себе вместо «я пошел» – «я пошла»; вызывая восторженный детский визг, носил нас на руках, шее, плечах, катал на спине, и, что особенно ценно, очень меня любил и звал в честь себя Алёшкой. Тогда мне ещё можно было смотреть телевизор. Его маленький экран бабуля прикрывала от прямых солнечных лучей куском бархата изменчиво пурпурного цвета. В телевизоре интереснее всего было встретить маму с папой – Шурика и Нину из «Кавказской пленницы», соседа дядю Колю Иванова – Балбеса из «Операции Ы», и, конечно, дедушку: это когда показывали фильм «Весёлые ребята». Там дед, только молодой, но такой же озорной, устраивал перекличку коров и коз. Пел, хохотал и сверкал глазами.