Ногти скребут по мягким стенам, не оставляя следов – вчера мне их остригли практически до самого мяса. Сразу после того, как напичкали успокоительным. Слышала, как эти сволочи насмехались надо мной – над полуживой девушкой, которую лишили возможности двигаться, но не лишили способности слушать, смотреть… Смотреть на скалящиеся в бесчеловечных улыбках лица. Слушать, какая я жалкая, никчёмная…
Лязг засова раздаётся снаружи. Вздрагиваю.
Гремит связка ключей, слышатся голоса.
Вжимаюсь в угол, обнимаю колени руками и задерживаю дыхание до тех пор, пока дверь со скрипом не открывается и на пороге не появляется санитарка в голубой форме.
Голубой… Этот цвет я тоже ненавижу.
– Ханна? – фальшиво улыбается женщина-санитар, будто умиляясь забавному личику трёхлетнего ребёнка. – Ханна, милая, к тебе пришли.
А вчера эта сука называла меня жалким отбросом общества.
– Ханна? – повторяет, подходя ближе. – Ты меня слышишь, милая?
Склоняется ко мне, выставляя напоказ огромные отбеленные зубы. Поднимаю голову, растягиваю пересушенные губы в ответной улыбке и плюю в лицо этой стерве.
«О, да… я же вижу, как тебя перекосило! Давай! Чего молчишь? Скажи, какая я дрянь! Отвесь мне пощёчину! Ударь по рёбрам! Давай! Чего ждёшь?! Тебе же это нравится!»
– ХАННА! – громкий, басистый голос раздаётся у двери, и мне становится ясна причина такому удивительно покладистому поведению санитарки. Само чудовище явилось ко мне в гости! А чудовищ боятся все… даже коровы с лошадиными зубами.
– Всё хорошо, мистер Прайс. Ханна видимо сегодня не в лучшем расположении духа.
– Точно. Вчера надо было приходить, – мрачно усмехаюсь. – Вчера я вся светилась от счастья.
Тяжёлые ботинки мягко ступают по полу; санитарка отодвигается в сторону, уступая чудовищу дорогу, и мне в лицо устремляется властный, свирепый взгляд холодных голубых глаз.
Хлопок. Щеку обжигает огнём. Голова разворачивается в сторону. Прижимаю ладонь к горящему пятну на лице, оставленному тяжёлой ладонью Мэтью Прайса – моего отца, и до боли сжимаю зубы, чтобы не проронить ни слова в ответ.
– Кто учил тебя манерам, девчонка?! – утробным, угрожающим рычанием.
«Ты!»
Молчу.
– Быстро извинись перед Оливией!
– Извини… те, – цежу сквозь зубы.
– Всё хорошо! – хлопая ресницами, заверяет та, а у самой скулы от злости сводит.
– Поднимайся, – отец хватает меня за локоть и рывком вздёргивает на ноги, которые тут же подкашиваются от слабости и меня ведёт в сторону. Оливия подхватывает меня, будто добрая нянечка, обнимает за талию и мягко похлопывает по плечу.