Но я была семнадцатилетней девушкой с влажными ладонями и подгибающимися коленями, в сантиметрах от меня были губы Донована Кингсли, и о последствиях я даже не думала – даже если они могли быть для меня смертельными. В тот момент – тот самый момент, когда у меня перехватило дыхание от того, что его губы коснулись моих… Осмелюсь сказать, мне почти показалось, что оно того стоило.
Пока я не узнала о пари.
Вернувшись домой из больницы, я отправилась прямиком в свою комнату. И так и не покидала ее, хотя до конца моего последнего года в школе оставалось еще две недели. Диплом мне прислали по почте, уже летом.
Через три месяца моя мать вышла замуж за Ленни, владельца сети бензоколонок на Лонг-Айленде. Она собрала ровно один чемодан и ушла. Это было девять лет назад. И с тех пор я не покидала дом.
Я не проснулась как-то утром и не подумала: «А стану-ка я затворницей». Мне даже слово «затворник» не нравится. Оно мне напоминает о смертоносном пауке, затаившемся в ожидании, готовящемся впрыснуть яд в того, кто встретится на его пути.
Просто после моего почти смертельного первого поцелуя я не хотела выходить из дома, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из школы (и, думаю, меня можно понять). Не хотела и не выходила. То лето я провела у себя в комнате, слушая «Coldplay» и читая. Я много читала.
Мама посмеивалась надо мной из-за этого: «Вечно ты носом в книжку уткнешься». Она еще глаза закатывала, произнося эту фразу. Хотя я читала не только книги. Еще и журналы, газеты, брошюры… Да все, что попадалось под руку. И я почти все запоминала, хоть и не старалась. Это маме как раз нравилось. Она просила меня цитировать наизусть: перед друзьями (которых было не слишком-то много), перед ухажерами (которых, напротив, было слишком много). Так я показывала это странное знание, накопленное годами. Например, что очаровательные корольки бьют все рекорды по неверности среди птиц, или что правильное произношение имени доктора Сьюза рифмуется с «Джойс», или что Леонардо да Винчи изобрел пулемет (что, в общем, никого не удивляет, ведь он изобрел еще тысячи вещей). После этого представления она обычно широко улыбалась и пожимала плечами, приговаривая: «И в кого она такая?» А я на это обычно удивлялась, может, это и не так далеко от истины, ведь каждый раз, когда я набиралась храбрости спросить об отце – например, как его зовут, она огрызалась репликой вроде: «Да какая разница? Сейчас же его тут нет?»