Зима пришла только в конце декабря, перед самыми новогодними праздниками. Именно тогда Бьянка впервые в жизни увидела снег. Вышла утром с Иваном Сергеевичем из подъезда и обомлела. Всё вокруг вдруг стало белым. И чёрный асфальт. И крыши домов. И небо, из которого сыпало сухой манкой. Осторожно принюхалась. Запах был никаким. Разве что совсем чуть-чуть напоминал ржавую воду. Она лизнула снег – осторожно. Тот оказался холодным и через несколько мгновений превратился на её горячем языке в обыкновенную воду. «Вот как, – поняла Бьянка, – эту штуку можно есть и пить одновременно». Очень скоро узнала она ещё об одной особенности снега: на нём оставались следы. Прежде остро чуяла даже слабый или, наоборот, слишком сильный шлейф каждого следа, оставлял его человек или, например, воробей. А теперь следы она видела. И это неожиданное открытие разбудило в Бьянке неведомое доселе чувство, потаённую страсть, которая пока дремала в глубине её невинной души, но готова была заявить о себе – с первородной силой. Совсем ещё по-щенячьи, то опуская нос к земле, то поднимая его кверху, то и дело взбрыкивая и прибавляя шагу, Бьянка пробежала, увлекая Ивана Сергеевича за собой вслед за тонкими иероглифами, что оставила на снегу крыса. Но возле помойки вновь принюхалась, огляделась и теперь уже пошла по кошачьему следу в противоположную сторону. «Давай, давай, Бьянка! – подбадривал её хозяин, поскальзываясь и едва поспевая за ней с поводком в руке. – Вот хорошая собака, вот умница». За что он хвалил её, Бьянка не слишком понимала, ведь ей и самой нравилось распутывать пахучие хитросплетения, чувствовать их свежесть, глубину и узнавать в каждом того или иного зверя или человека. И находить его, если нужно. Пусть для собаки это была увлекательная игра, но в ней уже проявлялись скрытые покуда задатки лаячьей её породы.
Её хвалили. И сам Иван Сергеевич. И старый татарин Алим, и даже случайные прохожие, что спешили через двор от автобусной остановки.
Сиротка появилась в их с хозяином жизни именно таким вот незамысловатым образом. Шла от остановки через двор в сторону своей институтской общаги и остановилась перед Бьянкой, даже присела рядом. И протянула свою ладошку. Ладошка была влажная. Пахла потом и шерстью от варежки.
– Какой чудесный щенок, – сказала Сиротка, оборачиваясь к Ивану Сергеевичу, – можно его погладить?