– Илия, – Маргус снова потянул за волосы, заставив оторваться от его губ, и посмотреть на него, – мне жаль, но сегодня твой сын на глазах у десятка свидетелей обернулся демоном.
– Нет… он…
– У него прорезались черные крылья.
Я отшатнулась, насколько позволяли волосы, намотанные на кулак Маргуса. Нет! Это не правда! Я бы заметила! Хоть раз, хоть какой-нибудь признак демонического я бы заметила в сыне!
– Как… – жалко выдавила.
И когда услышала ответ Маргуса, наверняка, рухнула на пол, если бы он все еще не удерживал меня.
– Это случилось после того, как я передал ему твои слова.
Мои слова… о том, что я люблю его…
А если бы Маргус не передал их?
Был ли шанс, что крылья не дадут о себе знать?
Мужчина обнял меня, погладил по спине, но я больше не чувствовала в себе сил притворяться.
Не смогу, не сумею изображать наслаждение и удовольствие, когда мой мальчик в беде, когда ему больно, когда он еще больше нуждается во мне, чем когда только попал в темницу, чем когда только родился и посмотрел на меня удивленными голубыми глазами, как бы спрашивая без слов: «Ты не убьешь меня, мама? Ты не убьешь?»
Я помнила день, когда у меня самой прорезались крылья. Мне было тринадцать, и я впервые увидела Арсура альх анкер Пррансток, за которого мне предстояла выйти замуж по достижению восемнадцати лет. Высокий, взрослый, с солнечными волосами – ему уже было восемнадцать, но из-за моего юного возраста приходилось ждать целых пять лет, когда мы поженимся. Как же я злилась тогда, что такая малявка! Как же мне хотелось улететь следом за ним и его отцом, когда они отбывали, заключив помолвку и погостив у нас всего день.
Мне казалось это таким несправедливым, обидным, таким неправильным, я чувствовала себя никчемным угловатым ребенком, а мне ужасно хотелось быть взрослой и красивой, чтобы Арсур в следующий свой визит не пичкал меня детскими карамельками. А подарил пудреницу, как взрослой барышне. Или помаду. А лучше – поцелуй.
Мои эмоции от его отлета были такими сильными, что спровоцировали крылья прорезаться, но это я поняла позже. Пока же корчилась от дикой боли и силилась не кричать, чтобы не услышали слуги и чтобы не сказали папе, что я слабачка. Я пролежала на полу довольно долго, судя по тому, что изрядно замерзла, а потом меня взяли на руки, и я услышала родной запах, который тут же узнала.